Валерий Большаков - Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин

Кстати, именно в Омске вскрылась еще одна пакость, учиненная Яковлевым, – тот отменил выпуск бомберов «Ту-2», хотя все уже было готово к тому, и приказал переналадить цеха на строительство «Яков».

Так что и подлости человеческой навидался, и будничного героизма с энтузиазмом.

Рабочие впахивали, инженеры, бывало, в голодные обмороки падали, прямо за кульманом, и чем им было помочь, Быков не ведал.

Разве что снизить обороты бешеной гонки, выжимавшей все соки, когда только и слышишь: «Давай! Давай! Больше! Еще больше! Любой ценой!»

Труднее всего оказалось убедить Сталина в верности старой ленинской присказки: «Лучше меньше, да лучше».

Тысяча хороших самолетов всегда ценней двух тысяч плохих.

Вождь ворчал, морщился, но согласился-таки с доводами «Василия».

Видать, зауважал-таки младшенького, знал, что не зазря тот Героя получил.

Вообще, Иосиф Виссарионович малость изменился.

Нет, характер как был жестким, так и остался.

Но вступил в силу не бытовавший ранее фактор: к отцу вернулся старший сын, а младший повзрослел и возмужал, совсем другим человеком стал…

Сталин, великий одиночка, впервые смог на кого-то положиться, кому-то довериться… Опереться.

…Быков потянулся и осторожно встал. Галя еще спала.

Григорий на цыпочках прошел на кухню, поставил греться чайник.

Умылся, побрился, оделся. Приготовил незамысловатую еду – намазал хлеб маслом да приложил сверху пластик брынзы (купил по случаю на базаре). И умял с чаем.

Полазал по буфету и прочим сусекам, понял, что оставляет «семеечку» без припасов, и решил сходить в коммерческий – «вкусненького» прикупить, благо, денежки водились.

А то сегодня вечером кончается его «инспекция», пора ему на фронт, а малышню чем кормить?

Вернувшись с полной торбой, Быков застал дома одних детей.

– А мама где? – спросил он, вытаскивая булки, колбасу и прочие радости желудка.

– А мама в магазин посла! – доложил Саша.

Надя важно кивнула: подтверждаю, мол.

– Ага, – озадачился Григорий. – Ладно, подождем. Чай будете?

– Будем!

Ни через десять, ни через двадцать минут Галина не появилась, и Быков поневоле стал беспокоиться.

И тут зазвонил телефон.

Поспешно пройдя в прихожую, Григорий подхватил трубку телефона.

– Алло?

– Василий Иосифович? – послышался веселый голос.

– Слушаю.

– Слушай, слушай! – глумливо сказал весельчак. – Твоя Галя у нас. Понял? Хочешь, чтобы она осталась жива и здорова – приезжай. Обменяем, хо-хо… Только чтобы никаких звонков и прочих сюрпризов, понял? Узнаем если – хана твоей девке! Запоминай адрес!

Крепко сцепив зубы, Быков выслушал, куда его заманивают, и процедил:

– Ждите.

Положив трубку, он подумал секунду и позвонил Джугашвили.

– Яша?

– Я. Что-то случилось?

– Присмотри за детьми, ладно? Саша тебе откроет.

– Что произошло?

– Потом. Извини!

Нажав на рычажок, Григорий выдохнул.

– Сашенька, иди сюда.

Присев на корточки, Быков поставил мальчика перед собой и сказал:

– Я должен уйти за мамой. Сейчас придет дядя Яша, впустишь его. Хорошо?

– Холосо! – кивнул «Александр Васильевич».

– Только больше никому не открывай! Понял?

– Ага!

Потрепав Сашу по голове, Григорий проверил «Астру» и покинул квартиру.

Спустившись в метро, он доехал до станции «Завод имени Сталина», где и вышел.

Пролетарский район столицы. Окраина.

Оставляя в стороне многоэтажки Амовского поселка, Быков добрался до улицы с идиотским названием Ленинская слобода.

Это где-то здесь…

Вон бывшая столовая Бари, где ныне расположился театр клуба «Пролетарская кузница», а напротив…

Ага! Тот самый «Опель», что висел у него на хвосте, когда впервые приехал в эту Москву. Или он ошибается?

Но адрес-то верный! Тот самый, что продиктовал ему «весельчак», надо полагать, пьяненький. Или уже похмелившийся.

Внимательно осмотрев улицу и окна, выходившие на Ленинскую слободу, Быков скрылся в переулке и отодвинул доску в высоком заборе – надо было осмотреть все подходы к дому.

Двор был завален всяким ломьем, будто здесь контора «Вторсырья» прописалась.

Ага… А вот и «аварийный выход» – арка в мрачном кирпичном доме, темном, словно сажей присыпанном.

У арки дежурил скучающий хлыщ. Наверняка не местный пролетарий – карман у него здорово оттопыривался. Та-ак…

Дом, в который пригласили Григория, был двухэтажный, дореволюционной постройки – добротный и красивый.

Окна, выходившие во двор, заперты железными ставнями, а то и вовсе досками заколочены.

Черный ход стоял открытым, дверь, снятая с петель, была аккуратно прислонена к стене.

Расстегнув кобуру, Быков достал верную «Астру» и накрутил на нее глушитель. Так-то лучше…

Охранника под аркой он трогать не стал, за ним могли следить из дома.

Хоронясь под стеной, Григорий добрался до черного хода и проник в дом.

В подъезде пахло мочой и кошками.

Двери по всему первому этажу были железными, закрытыми на засов и со здоровенными амбарными замками.

Быков осторожно поднялся на второй этаж.

Правая половина выгорела от пожара, там все было завалено обугленными балками и стропилами, в прорехи виднелось небо.

Зато слева тянулась анфилада комнат с ободранными обоями и рассохшимся полом. Высокий сводчатый потолок кое-где обвалился, светясь дранкой.

Стараясь ступать по краю, Быков одолел первую комнату.

Спиной к нему, за письменным столом, изрезанным ножом, сидел небритый бомжеватый товарищ и хлебал из горлышка пиво «Жигулевское».

На загаженной столешнице перед ним лежал автомат ППС и стоял новенький телефон. Наскоро проброшенный провод уходил в окно.

Смачно крякнув, небритый оторвался от бутылки и стал стучать по краю стола иссохшей воблой.

– Тихо, я кому сказал! – прикрикнули на него из соседней комнаты.

– Щас! – ответил бомжик и пожаловался: – Деревянная совсем!

«Весельчак!» – узнал голос Быков.

Бомжик снова ударил по столу, и резкий звук совершенно смазал выхлоп глушителя.

«Весельчак» дернулся и упал лицом в стол.

Готов.

Повесив на грудь автомат, Григорий прошел во вторую комнату.

Здесь было людно, но у Быкова сразу отлегло от сердца – Галя тоже находилась здесь. Живая и невредимая.

Девушка сидела, привязанная к стулу, с кляпом во рту и с завязанными глазами.

На подоконнике устроился, качая ногой, парень лет тридцати, в засмальцованной гимнастерке, в галифе с пузырями на коленях и грязных сапогах. «Чмошник…»

А на драном кресле у стены сидел «Шеф» – лысый, круглоголовый, еще не толстый, а, скорее, не в меру упитанный.

Хрущев.