Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го

Парни хохотнули. Находясь в кузове трофейной «Татры», легко было представить обстоятельства, при которых с нами делились транспортом.

— По дороге к фронту мы и наткнулись на остатки госпиталя. Вернее, мы только потом поняли, что на остатки. — Вспоминать те события было не очень приятно, но я постарался рассказать все, что помню. И Разяп и Вадим слушали внимательно, время от времени задавая вопросы.

— Понятненько, — подытожил Кучербаев. — Весело было вам тогда. Слушай, а расскажи о Мехлисе? А то всякое слышать доводилось. Что он за человек?

Я задумался. Что за человек Мехлис? Отношение к нему у меня было, гм, неоднозначным. Он мне и нравился, и нет. Нравился храбростью, честностью, умением добиваться поставленных целей. Не нравился своей упертостью, излишней жесткостью, иногда переходящей в жестокость. В свое время, читая о нем, я представлял себе какого-то монстра, только и ищущего, кого бы расстрелять. А пообщавшись с ним лично, посмотрев на его работу, его поведение, стал больше понимать его. Естественно, что ангелом он не был. И ошибок совершал порядочно. Генералитет он, гм, недолюбливал. Да и было за что! Не всегда, но очень часто. И в то же время уважал по-настоящему хороших командиров. Того же Горбатова он ценил и искренне уважал. Не любил очковтирателей, вранья. Свои рапорты, которые впоследствии называли доносами на цвет Советской армии, писал жестко, ничего не скрывая и не приукрашивая. А в то же время из-за недостаточности знаний в военной науке (которая с времен Гражданской войны значительно изменилась) он совершал и глупейшие ошибки, перехватывая управление у слабохарактерных вояк.

— Что за человек Лев Захарович? — Я закурил и медленно, стараясь не сбиться на словечки из прошлой жизни, рассказал свои размышления, подытожив: — Разный он, Мехлис.

Помолчав, Разяп усмехнулся, покосился на Вадима и спросил.

— А не боишься открыто говорить о нем? Да еще так, гм, развернуто?

— Не-а. Не боюсь. — Я бросил окурок на дорогу. — Я и Льву Захаровичу то же самое говорил. Он сначала матюгнул меня, потом посмеялся.

Поговорив еще о всякой ерунде, мы замолчали. Я сидел и думал, что не стану же объяснять парням про то, что могу немного поборзеть, порассуждав о людях уровня Мехлиса. Про Лаврентия Павловича или Самого хрен бы я что стал рассказывать! Здоровье дороже!

Последующие три недели слились для меня в сплошное серое пятно. Не от отсутствия событий, а от их переизбытка. Пришлось и полазить по окрестностям дороги в поисках каких-либо следов расстрелянного госпиталя, и пообщаться с местными в поисках необходимой информации. Морально это выматывало просто нечеловечески. Иногда хотелось тупо нажраться водки вусмерть, чтобы не слышать рассказы о «доблестных» немецких солдатах и не менее «героичных» румынских. Покуражились они в этих местах, показали свою власть вволю. Только в районе нашей работы мы описали и запротоколировали факты расстрелов и повешений более пятисот мирных жителей. А среди них ведь и дети были! Как хотелось, записывая очередной рассказ о подобном, оказаться на фронте, где можно самому уничтожать этих тварей, почему-то называемых людьми! Мечты, мечты…

Вечером 27 августа мы получили приказ выдвигаться в Сталино, а уже 30-го я «пугал» брезентовое ведерко, сидя в Ли-2, летящем в Москву, — руководство решило, что я достаточно «отдохнул» от столицы и пора возвращаться.

— Как добрался? — Улыбающийся Мартынов недоуменно посмотрел на мое позеленевшее лицо и ухмыляющегося Яшу. А я еле удержал свой желудок от попытки выпрыгнуть наружу. Никогда не представлял, что меня может ТАК укачать в самолете! Весь полет до Москвы слился для меня в одну сплошную «арию рыголетто». Когда встречающий меня Зильберман увидел мое нежно-зеленое личико, показавшееся из дверей самолета… Настолько охреневшее выражение лица было у Яшки! В первый момент он даже подумал, что меня опять ранило, а его забыли предупредить, но, разобравшись в ситуации, он меня просто задрал. Хихикал всю дорогу до Управления, время от времени останавливая машину у подходящих кустов, в которые я с «радостью» заскакивал. Сопровождающие нас сержант и «летеха» тоже подозрительно подрагивали плечами, старательно отворачиваясь от меня. Да пошли они все! Им бы так! Оказывается, плохо может стать и от воспоминаний о качке!

Поняв причину моего взбледнения и веселья Зильбермана благодаря его красочному рассказу о моей встрече, Мартынов весело гыгыкнул:

— Ничего, пройдет. А теперь о деле. Отчет о командировке дашь позже, позже и обменяемся новостями, а сейчас, — он посмотрел на часы, — сейчас нам к товарищу Берия. Хорошо, что вы не сильно много времени на «кустики» потратили.

Под горячий душистый чай Лаврентий Павлович расспрашивал о моих личных впечатлениях от закончившейся командировки. Вот только вопросы были какие-то необязательные, дежурные. Мне показалось, что ему было интересно не то, о чем я рассказываю, а то как. Наконец, когда чашки опустели, он вздохнул, снял свое знаменитое пенсне, потер переносицу и спросил:

— Андрей Алексеевич, вы слышали что-нибудь, связанное с Катынью?

Я подобрался, поняв — вот оно! Берия обманчиво спокойно смотрел на меня, ожидая ответа.

— Да, Лаврентий Павлович. Слышал. И много. Не сейчас конечно, а тогда, — я пожал плечами, — в прошлой жизни, так сказать.

— Расскажите все, что вы помните, — Берия слегка подался ко мне. — Это очень важно, Андрей Алексеевич.

— Понимаю, товарищ народный комиссар.

Помолчав, собираясь с мыслями, я начал рассказывать:

— В свое время мне довелось многое прочитать о так называемой Катынской трагедии…

— А почему так называемой? — переспросил Лаврентий Павлович.

— Да сделали из расстрела людей шоу на долгие годы, вот почему! Куча уродов, называющих себя политиками, историками и журналистами, делали на этом деньги, зарабатывали себе политический капитал и тому подобное. Да и с чьей точки зрения трагедия? С точки зрения поляков? Они враги. В моем времени уже забыли, как «нежно и добро» относились поляки к красноармейцам, захваченным в плен благодаря «гениальности» Тухачевского в 20-х годах. Да и позже тоже. С точки зрения «демократической общественности»? Так эта «демократическая общественность» хлопала, когда чеченцы резали головы русским пацанам, когда по всему бывшему СССР «братские народы» убивали русских, когда в Прибалтике эсэсовцев делали национальными героями, борцами за независимость. Актрисы визжали в экстазе, когда расстреливали Белый дом, поддерживали уничтожение сербов в Косово и войну в Югославии. Именно демократы прятали нацистов в США и других странах, уничтожали тысячи людей ради нефти на Ближнем Востоке и многое, многое другое. Даже если действительно мы расстреляли пленных польских офицеров в 40-м году, я не считаю это трагедией. Извините, товарищ народный комиссар, меня немного занесло не в ту сторону, но…

— Ничего, ничего. — Берия откинулся на спинку кресла и махнул рукой, отметая мои извинения. — Продолжайте. Рассказывайте с самого начала все, что вам известно по данному вопросу.

— Насколько я помню, в том мире в 1943 году в районе Катыни, под Смоленском, немцами были якобы обнаружены могилы с расстрелянными поляками. Гитлеровцами была создана специальная комиссия с привлечением международного Красного Креста и поляков. В их присутствии была вскрыта часть захоронений. По результатам их работы был поднят шум о преступлениях большевиков и тому подобное. Что якобы летом 1940 года органами НКВД были расстреляны десятки тысяч пленных поляков. Уже в 90-х годах правительство «демократической России», целуя польские зады, заговорило о признании факта расстрела поляков, публиковало якобы подлинные документы.

— Значит, у вас есть сомнения, что именно НАШЕ ведомство причастно к уничтожению пленных польских офицеров? Я правильно вас понял, Андрей Алексеевич? На чем основаны ваши сомнения?

Было заметно, что Берия искренне заинтересовался моим мнением. Мартынов смотрел на меня с не меньшим интересом, ожидая продолжения.

— Правильно, Лаврентий Павлович. Именно сомневаюсь. Я считаю, что какое-то количество поляков действительно расстреляно нами. Но основная масса — дело рук немцев.

— На чем основаны ваши сомнения?

— Много разных моментов, Лаврентий Павлович. Во-первых, оружие, которым производилась казнь поляков. Гильзы были от немецкого оружия. Многие тогда доказывали, что НКВД закупал оружие в Германии. Но я сомневаюсь, что на эти цели пустили бы недешевые боеприпасы и оружие. Гораздо логичнее и надежнее использовать обычные наганы. Да и дешевле это бы обошлось. Во-вторых, это то, что было найдено в могилах. За время нахождения здесь я убедился в профессионализме сотрудников государственной безопасности. Насколько я понимаю, для подобного рода акций существуют определенного рода инструкции и правила. Сомневаюсь, что инструкции допускали сохранение у расстреливаемых офицеров документов, писем и тому подобных вещей, найденных в захоронениях. Но если предположить, что немцам попал в руки лагерь с пленными поляками, то все становится более похожим на правду. Немцам пленные пшеки и даром не нужны были, они и «решили» эту проблему кардинально. Да и сохранность трупов на момент вскрытия могил косвенно работает на эту версию. А в 1943-м, когда в войне наступил коренной перелом, немцы решили разыграть польскую карту, пытаясь внести разлад в антигитлеровскую коалицию. А учитывая «любовь» поляков к России, немудрено, что версия гитлеровцев им наиболее близка.