Анатолий Дроздов - Господин военлёт

Я не понял и показал «хаттабку»:

– Они могут узнать, кто дал ее мне.

– Никогда! – спокойно ответил старик. – Страж наверху забудет о моем приходе, а ты не скажешь. Воин, которого предали, сам не предает. Если он воин. Прощай!

В тот миг мне стало пронзительно стыдно, как будто меня уличили в постыдных мыслях…

– Павел Ксаверьевич! Господин прапорщик!

Меня трясут за плечо. Какого черта? Кто такой Павел Ксаверьевич и что он тут делает? Открываю глаза. Надо мной встревоженное лицо с вихрастой челкой. Поручик Рапота… Павел Ксаверьевич – это я.

– Вы скрежетали зубами и ругались во сне, – говорит Сергей, убирая руку с плеча. – Вам плохо? Позвать доктора?

– Все хорошо, поручик!

Он смотрит недоверчиво.

– Обычный кошмар. Вам не снятся?

Он отрицательно качает головой. Счастливчик!

– У нас с вами дело, – я чуть не сказал «мероприятие». – Уговор в силе?

– А вы… – он все еще сомневается.

Я смеюсь, и он улыбается в ответ.

– Пять минут четвертого! – Рапота щелкает крышкой часов. – Самое время!

Одеваемся и выходим в коридор. Здесь суета: ковыляют на костылях раненые, санитары несут носилки, пробегают сестры милосердия с утками и бинтами. Никому нет дела до выздоравливающих офицеров, решивших погулять. В руках у одного корзинка – тоже ничего удивительного. Выходим за ворота поместья, по пути Сергей объясняет, что эту усадьбу реквизировали у владельца под госпиталь. Идем вдоль ограды и сворачиваем в парк. Деревья вдоль дорожки старые, с частыми узловатыми ветками. Листья только-только пробиваются, но даже сейчас в парке сумрачно. Почему-то приходит на память: «Темные аллеи». Так называлась книжка, которую я читал в госпиталях. Я там читал постоянно – больше заняться было нечем…

Аллея выводит нас на берег пруда, старого, сильно заросшего, но вполне живописного. На берегу стоит беседка с ажурными стенками из тонких реек. Кое-где рейки сгнили, образовав дыры. Деревья вкруг пруда стоят грустно и молчаливо. Странно, но это не портит очарования – в увядании тоже есть красота. Почему-то решаю, что владелец поместья не слишком переживал насчет реквизиции. Во-первых, ему заплатили: при царе с этим было строго. Во-вторых… Красота красотой, но я бы здесь от тоски загнулся!

– Правда, замечательное место! – радуется поручик. – Люблю здесь бывать. Сижу, курю, мечтаю… – Он вдруг краснеет.

Делаю вид, что не обратил внимания. Разумеется, мечтает. О подвигах, славе, Оленьке. В госпиталях мы тоже мечтали. Чтоб отпуск дали или сестра приголубила. Много нас было, раненых лейтенантов, всем сестер не хватало…

Накрываю столик салфеткой и выкладываю на нее закуски. Вот ведь Тихон Ефстафьевич, и посуду не забыл! Зря грубил человеку! Тарелки, вилки, даже граненые стопки – все в двух экземплярах! Увижу в следующий раз – расцелую. А вот штопора нет! В бутылке с коньяком винная пробка.

– Разрешите, Павел Ксаверьевич!

Поручик извлекает из ножен кортик. А я и не обратил внимания, что тот болтается у него на бедре. Граненый клинок вонзается в пробку. Сергей налегает на рукоятку, проворачивает, и пробка скользит внутрь. Аплодирую, Сергей смущается.

– В отряде научили!

Надеюсь, пить там тоже научили…

Разливаю коньяк по стопкам. Полагается тост. Как здесь принято: первым говорит младший по званию? Опять выручает Сергей.

– За ваше чудесное выздоровление, Павел Ксаверьевич! Вы не представляете, как я рад! Когда читаешь в газетах списки павших офицеров… Хоть кому-то повезло!

Простодушно, но искренне. Чокаемся, выпиваем. Коньяк хорош! В последний раз я пил нечто подобное две жизни назад. Мы захватили врасплох монастырь святого Клемента, и аббат сам открыл погреб. Никто не догадался, что папист ладит пакость. В бочке, указанной аббатом, был коньяк, вернее коньячный спирт пятилетней выдержки. Мягкий, ароматный и безумно крепкий… Парни упились мгновенно, а на рассвете в монастырь ворвались драгуны герцога Лотарингского – аббат ночью отправил к ним гонца. Большую часть рейтаров зарезали сонными, я, капитан и десяток самых трезвых засели на втором этаже и отстреливались, пока были заряды. Потом… Что потом? Лотарингцы черных рейтаров в плен не брали, равно как и рейтары не брали лотарингцев. Герцог наемников не выкупал…

Поручик смотрит на меня вопросительно. Что-то я сегодня задумчив. Между первой и второй…

– Будем здоровы, Сергей Николаевич!

Третий тост за прекрасных дам. Дам поблизости не наблюдается, но все равно стоя и до дна. Стопочка на тыльной стороне запястья – прапорщик и поручик соревнуются, кто из них в большей степени гусар. За офицеров-фронтовиков – до дна! Стопочка на изгибе локтя. За военлетов – само собой! Стопочка на краю погона – там, где у птичек крылья, а у летчиков – эмблема. За докторов, что нас лечат, – обязательно, не то обидятся… Бутылка стремительно пустеет, а вместе с ней – и стол. Курица давно разорвана на части, кости обглоданы и выброшены под стол – собаки найдут. Ветчина в желудках укрыла нежную курятину. Осталась банка сардинок, Сергей пробует вскрыть ее кортиком. Не придержал бы я кортик, сардинки висели бы на всем, включая нас с поручиком. А в бутылке еще что-то болтается – долгоиграющий этот Шустов!

– Павел Кса.. кса…

– Просто Павел, Серега!

– На брудершафт?

– Непременно!

Локти едут по столу, но с третьей попытки удается выпить на брудершафт. Серега целует меня пьяно, но искренне. Закуриваем. Серый дымок нехотя тает в вечернем воздухе.

– Хорошо, Павел!

– А то, Серега!

– Можно просто Серж…

Ради таких моментов и живем.

– Приходилось летать на аэроплане, Павел?

Лезу в карман. Днем я обнаружил в нем синюю дерматиновую книжечку на французском со своей фотографией, точнее, с фотографией бывшего владельца. Французский я знаю плохо – знание языков после «воскрешения» восстанавливается медленно. В книжечке что-то про авиацию.

– «Бреве», международное летное свидетельство! – Глаза поручика сейчас окажутся на затылке. – Ты авиатор! Но почему в пехоте?

Не знаю, я же контуженый…

– Где учился? В Англии? Во Франции?

Пусть будет в Англии.

– В Хендоне, Фанборо? На чем летал: «Авро», «Сопвич», «Блек Борн»?

Я и слов таких не знаю. Пусть будет «Сопвич», «Блэкборн» мне не выговорить.

– «Сопвич-таблоид» – хороший аппарат, у соседей, в двадцать первом отряде, такой. Он пока опытный. Говорят, будут выделывать в Петрограде у Лебедева. Французские аэропланы не хуже. В нашем отряде «Фарманы» и один мой «Вуазен», недавно прислали. В школе учат на «Фарманах», а лучших выпускают на «Вуазене». – Поручик немного рисуется, похоже, что сам на фронте недавно. – Хорошие аппараты!