Борис Орлов - Беззвучный гром

– Товарищ старший лейтенант, во – фрукт! Сопротивлялся, – сержант Семичасный, точно тростинку, держал в одной руке пехотный «дегтярь», а в другой, чудовищной веснушчатой лапищей, как нашкодившего котенка, удерживал за шиворот человека в богатом мундире.

Гранович изучал французский в институте, но допрашивать он не очень-то умел. В голове вертелись обрывки фраз: «Ваша тетушка вырастила прекрасные розы… где находится советское представительство?.. эта дорога ведет в Париж?» Он сумел задать лишь несколько вопросов: об имени, звании и направлении движения группы.

– Что ты с ним возишься, комиссар? – Первунов высунулся из танка и с интересом посмотрел на пленного. – Допросил – и в расход шаромыжника…

14.30. 16 августа 1812 года. Западнее

Смоленска.

– Мой император, – Даву виновато наклонил голову и от этого сделался похож на обиженного быка, – сир, мой корпус бежит. Прикажите расстрелять меня, сир, но я ничего не могу сделать…

– Сир, – Бертье стоял сзади. Наполеон не видел его лица, но мог поклясться, что оно бледно. – Русские применили нечто необыкновенное. Доклады офицеров и генералов противоречивы, но все сходятся в одном: у русских есть что-то вроде вагенбурга, вооруженного орудиями невероятной разрушительной силы.

– Так возьмите орудия! Ларибуазье, вы – начальник артиллерии, командуйте же, черт побери! Выставьте сто пушек, двести пушек и остановите это… это… – не найдя слов, он умолк и, засунув руку за борт сюртука, принялся шагать по избе, где разместился его штаб.

Своим титаническим умом он пытался понять: где он ошибся? Поход на Россию был задуман и рассчитан верно. Несмотря на мелкие ошибки и недочеты, все шло по плану кампании, и вдруг…

Его размышления прервал гром орудийных выстрелов и грохот разрывов. В избу влетел худощавый и смуглый командир конных егерей Старой гвардии генерал Гюйо.

– Сир, – в голосе генерала звучали истерические нотки. – Вы должны немедленно покинуть это место. К деревне движутся русские кирасиры и… – Гюйо, как и другие, запнулся, не имея ни малейшего понятия о том, как назвать это чудо-оружие – эти самоходные пушки!

Точно в подтверждение его слов загрохотало совсем рядом, и в узенькое, подслеповатое оконце Бонапарт увидел, как рушится соседний дом.

– Скорее, сир! – Гюйо не уходил, хотя было видно, что он близок к панике. – Скорее! Ваши верные егеря ждут вас!

Наполеон поспешил к выходу. Двое мамелюков подвели к нему его белого Араба, помогли взобраться в седло. Егеря личного конвоя сомкнулись вокруг императора, и кортеж взял с места в галоп. Бонапарт оглянулся. В деревне уже шел бой. Гренадеры Старой гвардии во главе с генералом Кюриалем встали, перегораживая единственную улицу деревни. Внезапно раздался оглушительный рев, крайняя изба вздрогнула и стала медленно, точно во сне, разваливаться на отдельные бревна. Из руин дома показалось нечто, страшное и беспощадное, как сама война. Гренадеры дали залп, другой, но нечто не обратило на них никакого внимания. Зарокотала заполошная стрекотня выстрелов, и «старые ворчуны» начали падать как подкошенные. Но недаром это была Старая гвардия. Невзирая на невероятные потери, гренадеры попытались пойти врукопашную. Нескольким из них удалось добежать до непонятной повозки, и они самозабвенно принялись тыкать в нее штыками. Как и ожидал император Франции, это не произвело никакого эффекта. Но судьба его гренадеров, лучших солдат подлунного мира, так и осталась для Наполеона невыясненной. Наперерез егерям вылетело другое бесколесое чудовище и замерло, перегораживая дорогу. Рядом с ним остановилась небольшая четырехколесная повозка, размерами чуть поменьше обычного парижского фиакра. Вот только лошадей в нее впряжено не было…

Сидевшие наверху бесколесного кошмара солдаты вскинули короткие ружья с непонятными штуками посредине, и один из них, подняв руку, крикнул:

– Эй, фрицы, хенде хох!

– Мой бог, они что, считают нас вюртембержцами или саксонцами? – простонал кто-то из егерей.

– Хенде хох, суки! – повторил солдат, и его жест не оставлял сомнений в том, что именно произойдет, если кто-нибудь сделает вид, что не понял команды. Точно в подтверждение его товарищ поднял свое оружие, направил вверх, и оно разразилось целой серией выстрелов. Подавая другим пример, император вытащил из ножен саблю, бросил на землю и медленно поднял руки…

14.00. Леса близ Рязани. 14.12.1237.

Сводный отряд из казачьего и егерского полков под командой полковника Первуновского, вместе с приданной ему батареей из двенадцати единорогов еще полчаса назад спешил на соединение с Русской армией по Старой Смоленской дороге, но, завернув за угол леса, вся колонна попала в туман, да такой густой, что двигаться пришлось чуть ли не на ощупь. Слава Богу, через час тот развеялся, но вот дорога куда-то запропала. Люди оказались в густом лесу.

– Эх, черт, заблудились. Корнет! Пошлите разъезд, пусть разузнают дорогу.

– Привал. Пока не разузнают дорогу – дадим отдохнуть лошадям. Да и нам перекусить не мешало бы.

Солдаты принялись за приготовление пищи, радуясь неожиданной передышке…

16.00. Рязань. 14.12.1237.

– Князь наш погиб! Вместе со всей дружиной!

Эта весть в мгновение ока облетела всю Рязань. Взбудораженные тяжелой вестью горожане собрались на площади перед Детинцем. Вопрос о том, биться или не биться – не стоял. Неведомых поганинов должно было отогнать от стен города, отстоять семьи и дома. Жители лихорадочно готовились к бою: таскали на стены камни и бревна, подносили дрова к котлам, в которых должны были кипятить воду и смолу, привечать ворога. Городские кузнецы торопливо ковали наконечники стрел, наконечники рогатин, точили топоры и редкие мечи. Только вот биться было почти некому – большой полк полег вместе с князем Юрием. Орда монголов под предводительством проклятущего Батыя всех положила. Но жители города сдаваться не собирались.

18.00. Леса под Рязанью. 14.12.1237.

– Господин полковник! Разведка вернулась! С ними местный.

– Сам вижу. А что это с ним такое?

Полковник Первуновский с удивлением смотрел на невысокого израненного человека в изодранной кольчуге.

– Ты кто таков, братец?

– Гридень я, князя Юрия Рязанского. Карась Шестаков.

Казаки удивленно переглянулись. Гридень?

– Господа, господа! Обождите! Позвольте мне!