Александр Трубников - Черный Гетман

— То что не Соколинский это сделал, я сразу же после штурма прознал. Хотел наградить храбреца достойно, да сам видишь, какие у нас дела…

Ольгерд пожал плечами.

— Награда бы, конечно не помешала. Только мне сейчас другое нужно. — Решился, наконец. Выпалил. — Возьми на службу, воевода! Не десятником, так хоть простым мечником или кирасиром.

— Что с хорунжим не поделил? Службу менять сейчас не лучшее время.

— Литвины ведь поменяли.

— То-то меня и удивляет. Шляхта к царю отбежала, а ты, наемник, со мной ушел.

— Я шляхтич, воевода. Мой род ведет себя от Ольговичей Черниговских и великого князя Ольгерда, через его сына, Владимира Брянского. Брянский князь своему младшему сыну пожаловал ольговскую вотчину. С того времени всех старших сыновей называли в честь великого князя литовского, а ольговские земли были за нашим родом. До недавних пор.

— Вон в чем дело, — кивнул, понимающе, воевода. — Всю литовскую шляхту на Брянщине, что Речи Посполитой присягала, давно уж повыбивали из маетков Романовы, и твоя родня тоже попала под царский бердыш. Значит вот почему ты царю челом бить не хотел.

Ольгерд кивнул.

— Вотчины я лишился при царе Михаиле. Мальчишкой был, когда к отцу приехал важный боярин из самой Москвы. Он всю литовскую шляхту объезжал, добром предлагал московскому государю крест целовать. Многие уже тогда под московскую руку переметнулись…

— И что твой отец?

— Он ответил, что Рюриковичи, потомки великих князей худородным Романовым отродясь не служили. А когда боярин начал ему грозить, взял да и спустил его с крыльца.

— Тогда мы с Московией были в мире, — кивнул Обухович. — Тронуть в ответ он отца твоего не мог.

— А он и не тронул, — невесело усмехнулся Ольгерд. — Не прошло и недели, как в Ольгов пришел воровской отряд в две сотни сабель. Отца и мать убили, дом сожгли, меня увезли и в холопы запродали. Это уже потом я узнал, что царь Михаил Романов не только донцов оружием и припасами снабжал, но и тех, кто в пограничных землях литвинов давил.

— Как же судьба твоя дальше сложилась?

— С холопов я через год сбежал на Дон, откуда выдачи нет. Там казачком пошел к есаулу, научился саблю в руках держать, через несколько лет в Литву вернулся. Так вот с тех пор и воюю… Так что, возьмешь меня, воевода?

Тяжко вздохнул в ответ Обухович.

— Была б моя воля, ты бы во главе сотни отборных пикинеров ходил. Да сам видишь, теперь все мое войско — три десятка домашних жолнеров. Воеводства моего теперь нет. Но это еще полбеды. Другое худо. Верный человек из Вильно намедни гонца прислал. Оказывается, гетман литовский Радзивилл со своими присными за сдачу города в измене меня обвиняет. Крикуны настропалили сейм, сенаторы меня права голоса лишили, а королю направили депешу с прошением, чтобы меня под суд отдать. Так что еду я, скорее всего, прямо в тюрьму. Ты уж не обессудь, десятник, но тебе сейчас от моей службы вся прибыль — гетманская немилость. Ты уж как-нибудь пережди. А вот ежели я опалу переживу и снова буду в силе, то с радостью приму тебя на службу.

Кивнул воеводе Ольгерд в благодарность за честный ответ. Ведь мог же высокий магнат его, безземельного наемника, и вовсе беседой не удостоить. Собрался было зашагать к дереву, у которого, с толком используя время отдыха, щипал траву нерасседланный конь, но был остановлен повелительным голосом.

— Подожди, десятник!

Обухович подозвал слугу, что-то ему негромко сказал. Тот шустрой лаской метнулся ко вьюкам, достал оттуда длинный предмет, завернутый в холстину, развернул, благоговейно подал. Воевода протянул Ольгерду золоченый эфес.

— Вот, держи. Это все что сейчас могу.

Ольгерд принял саблю двумя руками. Оглядел ножны, простые и надежные. Стальные стяжки на них позолочены, сверкают дорогими камнями. Взялся за рукоять, вытянул клинок на ширину ладони, чуть наклонил и охнул. В отсвете багровеющего солнца по матовой поверхности побежали мелкие трещинки, словно кто-то облепил кованое железо тонкой паучьей сетью.

— Дамасская сталь!

— Она самая, — кивнул Обухович. — За такую саблю сможешь купить доброго коня. Только не спеши с ней расставаться. Видишь вензель на крестовине? Пока эта сабля с тобой — любой из рода Обуховичей твой друг и союзник.

Ольгерд нежно, словно лаская женский стан, провел ладонью по ножнам.

— Подарок воистину королевский. Теперь уже я, воевода, твой должник.

Обухович отмахнулся: пустое, мол, не время для церемоний.

— Ступай, десятник. Бог тебе в помощь.

Солнце уже висело в вершке от еловых верхушек. Ночевать Ольгерд решил в другом месте, куда нужно было успеть до темноты. Конь, поняв что ночной отдых откладывается на неопределенное время, недовольно заржал.

К тому времени когда Ольгерд, проскакав по лесной дороге верст шесть, выехал к пойменным лугам, уже начало смеркаться. Неширокий в верхнем течении Днепр выгибался здесь огромной сверкающей саблей, на которую темно-багровое солнце бросало кровавые отблески. Там где у сабли полагалась рукоять, пологий берег задирался крутым холмом, на котором, в лабиринте огородов гурьбились крепкие деревянные хаты.

Схоронившись за деревьями Ольгерд вдумчиво оглядел подворья, вслушиваясь в вечернюю музыку сельской жизни. Особое внимание обращал на крыши и коновязи, не курится ли где из-под соломы очажный дымок, выдавая неурочный ужин? Не постукивают ли копытами в ожидании овса крепкие боевые кони, каких у крестьян сроду не было? Не брешут ли где с надрывом собаки на непрошеных гостей? Но в селе было спокойно. Собаки лениво перебрехивались меж соседними дворами, из коней в поле зрения обнаружилась лишь одна сермяжной масти кляча, рядом с которой и его меринок показался бы арабским скакуном, а из всех деревенских изб дым курился только над венчающим макушку холма основательным полуторным пятистенком здешнего старосты.

За время службы в соколинской хоругви Ольгерд бывал здесь не раз. Село Замошье, расположенное в полудне пути от Смоленска, было оброчным владением воеводства, поэтому служивые люди, следующие по своим делам, останавливались здесь частенько. Только в этом году он побывал здесь трижды: два раза сопровождал мытников, выжимающих из крестьян недобранный оброк, а третий, перед самой войной, во главе своего десятка был послан ловить беглого вора. Но вор, дерзко, прямо посреди дня освободивший от груза в полторы тыщи талеров загулявшего в трактире главу местной купеческой гильдии, был родом из здешних мест, а потому ловиться не стал…

Убедившись окончательно, что в селении нет чужих, Ольгерд тронул поводья. Конь, почуяв скорый отдых, зачастил копытами по тропе.