Виктор Гюго - Возмездие. Поэма

Как в сумраке рассвет.

Он говорил: «Христос есть Бог любви,

Кто его знает, видит рождение зари,

Он вольнодуму улыбнется.

За нас он умер, я бы умер за него;

Меня зовет он только одного,

В гробу и камень мне найдется,

Учение его открыло свод земной,

Он, как отец, рукой качает род людской;

Мы с ним живем и существуем;

Пока тюремщик спит в ночи,

Он, взяв у дремлющих ключи,

Спасает страждущих из тюрем.

«Сейчас он далеко; другой народ,

Не зная про него, во лжи живет,

Цепями скован, бедствует безмерно;

И тщетно силится увидеть Бога;

Напрасно всё! То мертвецов дорога,

Что щупают могилы стены.

Без цели и закона блуждают там и здесь,

В невежестве и злобе, им даже не иметь

И доли от победы славной.

Чтоб их спасти, я шел от мест святых,

Привел я Бога, вижу вас, родных,

Я голову даю вам на закланье!»

Священник вспомнил, в суетные дни,

Апостолам сказал: – Ну, что? Хвались

Кострами, тюрьмами, обманом! —

И глас Христа в последний миг:

– Живите, здравствуйте в любви,

И вы излечите мне раны. —

Мечтал народы просветить,

На путь святой благословить,

Душа неслась под парусами;

Он шел под ветром по волнам,

К кровавым плахам и столбам,

И светом звезд глаза сияли.

II

Тех, к кому шел этот апостол, вскоре его зарезали.

III

Хотя о, нет! Увы! У варваров и дикарей,

Где из твоих костей построен эшафот,

Палач, расставив ряд решеток и мечей,

Веревкой пальцы трет, там, где застыла кровь;

О, небеса! Когда собаки лижут кровь,

И мухи радостно роятся возле вас,

Летят как в улей, в приоткрытый рот,

Жужжат, сидят в отверстьях глаз;

Когда растрепана, без голоса, без век,

Глава твоя на кол посажена жестоко,

Доступная для низостей, ударов и плетей,

Здесь, за спиной твоею изменяют Богу.

И Господа всевышнего здесь у тебя крадут!

Мандрену отдают то, для чего ты умер!

И епитрахиль одев, они в надежде ждут,

Чтоб кардиналом стать и властелином судеб,

Лишь для того, чтоб были кареты и дворцы,

И летние сады под небом голубым,

Серебряная митра, злаченые кресты,

И пить вино пред очагом твоим,

Пирату, чья рука к оружию привыкла,

Бандитам, кои в золоте купаючись живут,

О. Боже! Поверни главу, которая поникла!

Иисуса продают! Иисуса продают!

Передают бандиту нечистыми руками

Святую библию, законы и престол,

И правосудие со строгими очами,

И человеческих сердец сиянья ореол!

По тюрьмам доброта иль мертвая в реке,

И проповедник изгнан разбойником Картушем,

Невинные зарезаны, у вдов душа в тоске,

Продали все: страдания сирот и душу.

Все сразу! Клятву, и то, что Бог хранит,

И храм, где говоришь «Introibo», умирая,

И скромность, чистоту! – Страдалец, посмотри,

Глаза твои могилу сияньем освещают!

Они продали печь, облатка там пеклась,

И продают Христа. И даже его тело!

Они продали пот, что капает со лба,

И гвозди с бледных рук и ног окоченелых!

Бандиту продают, который дорог им,

Страдальца на распятии, на человечьих спинах;

Страдания, семь слов Спасителя святых,

В придачу к ним мучения невинных!

Так, чтоб удар хлыста в ответ он получил!

Чтобы сказать аминь и Слава тебе боже!

Чтоб мертвую главу каменьями разбить!

Чтоб запекалась кровь, стекавшая по коже!

Его колени продают и пальмовые ветви,

И рану на боку, навек застывший взгляд,

И приоткрытый рот, дыханье близкой смерти,

И крик: Господь! Зачем покинул ты меня?

Гробницу продают и полумрак продали!

И серафимов, певших в далеких небесах,

И мать, что возле дерева с поникшими руками,

Стояла возле сына, не поднимая глаз!

Да, то епископы, священники – торговцы

От скомороха мерзкого, с короною на нём,

До сытого Нерона, который вновь смеется,

Ногою – на Тразеасе и на Фрине локтем.

Злодей, ударом жезла, прикончивший закон,

Разбойник-император с бесчестною душой,

Что дважды пьян и низок, но более жесток,

То ли свинья в клоаке, то ли в могиле волк,

Да, продают, о, мученик, задумчивого Бога,

Который улыбается нам в роковой ночи,

Стоящий на земле иль под небесным сводом,

Иль на Голгофе черной, что век кровоточит!

Искусство это счастье, слава,

В житейских бурях заблистало,

Сверкая в небе светлом.

Искусство – это вечный праздник,

Звезда, что никогда не гаснет,

Как искра божья интеллекта.

Искусство – будто чудеса,

Которого так ждут сердца,

Где лес для города шумит,

А муж с женой воркует,

Где голоса сердец вживую

Поют все сразу, от души!

Искусство – это ум людской,

Посмеет кто прервать покой?

Оно, как покоритель нежный!

Тибр, Рейн ему пропели оды!

И дав рабам навек свободу,

Народ великим стал, как прежде!

II

И Франция непобедима,

Пой свою песню кротко, мирно,

Глядя на неба свод!

Твой голос радостен, глубок,

Надежды мира он предрек,

Великий, братский наш народ!

Народы! Пойте на рассвете,

И вновь, когда наступит вечер,

Весельем полнится работа.

Засмейся, добрый старый век!

Воспой свою любовь навек

И полным голосом – свободу!

Италии народы, пойте,

Пой, похороненная Польша,

Неаполь, где всё кровоточит,

И Венгрия, терпя невзгоды,

Тираны! Так поют народы,

Как будто грозный лев рычит!

Угодники! Приглашены за стол хозяев важных,

Смеющаяся пасть и с неуемной жаждой,

Тирана чествуя, мол, добрый он и славный,

И пьете, изменив всему, что люди чтут,

Вина налив в бокалы, позора отхлебнув…

Что ж, веселитесь! Я люблю,

Твой хлеб засохший, правда!

Чиновник – живоглот и подлый ростовщик,

Пузан, который у Шеве свой выставляет шик,

С Мопа и Фульдом ты – сама любезность!

Оставьте бедняка в печали на краю,

Жируйте и имейте власть свою… —

Что ж, веселитесь! Я люблю

Твой хлеб засохший, честность!

Злодейство как лишай, бесчестие – проказа,

Солдаты не спешат с Монмартра по приказу,

И кровь с вином струятся, как отрава,

Ну, пойте же! Военный рой гудел,

Пил, чокался, гулял, катался по земле…

Что ж, веселитесь! Я б хотел,

На бис твой хлеб, о, слава!

Народ предместий, ты бывал великим.

Сегодня – словно крепостной безликий,

Где много денег, нет достоинства народа,

Иди смеяться, пить с накинутой петлей,

Да славься император! – припев заводишь свой…

Что ж, веселитесь! Мне милей

Твой черный хлеб, свобода!

О! Знаю я: они десятки раз соврут

Чтобы уйти от правды горьких уз,

И отрицают всё, мол, он, не я!

Но разве ж я солгу, и Данте, и Эсхил? —

Сказав, что из злодеев никто не уходил

От поэтического смертного огня.

Для них закрыл я книгу искупленья,

Историю на ключ замкнул без сожаленья;

Сегодня – это каторга, поверь!

И страждущий поэт не грезит до зари;

Теперь он держит ключ Консьержери.

В судах их цепи ждут за дверью.

Они в карманы к королю залезли, словно

Не вензель императора на их погонах,

Макбет – прохвост, а Цезарь – плут прожженный.

Вы стережете каторжан, мои стихи!

А Каллиопы звездные мои

Ведут здесь книгу заключенных.

II

О, печальный народ, надо Вам отомстить!

И трибун огласил: поэт призван парить,

Невзирая на Фульда, Маньяна, Морни;

Он с восторгом встречает лазурные ночи… —

Но ведь ты же сообщником сделаться хочешь

Черных дел, а меня возмущают они,

Когда скроешь бандитов вуалью своей,

Небеса или солнце, свет полночных огней,

Не смогу их увидеть, увы!

И пока негодяй заставляет молчать,

А свобода повержена наземь опять,

Как поспешно задушенный ангел,

До тех пор, пока в трюмах стенанья слышны,

Я сияю могильным сиянием луны

Для презренных, согбенных пред знатью;

Я кричу: Поднимись! Небо стонет, ревет!

Просыпайся, великий французский народ!

Ты увидишь мой пламенный факел!

III

И жулики, что делают из Франции Китай,

Получат по загривкам свист моего хлыста,

Они поют «Te Deum», я кричу им: Помни!

Я отхлестаю тех людей, их имена, дела,

И тех, кто носит митру, и намеренья зла,

Я их держу в моей поэме, как в загоне;