Тимофей Печёрин - Железная поступь свободы

Воинские части Маньяды, разрозненные и деморализованные, ни на какое серьезное сопротивление так и не решились. Треть из них разбежалась почти сразу, как объявили о перевороте, еще половина — после первых же авиационных и ракетных ударов. Так что уже через сутки генерал-полковник Эдвардс торжественно рапортовал о завершении первого этапа «миротворческой операции».

Желающих класть голову незнамо за что нашлось немного… но уж они-то, что называется, задали жару. Не дали скучать янки ни во время бомбардировок, ни даже после них. И Эдвардс мог торжественно рапортовать сколько угодно — но увеселительной прогулки из данной «миротворческой операции» у штатовцев не получилось.

Кое-где маньядским военным хватило ума не играть в маневры, а сразу пустить в ход ПЗРК и зенитки. По слухам, эти сообразительные успели сбить от трех до пяти штатовских самолетов — один из которых, кстати, Лукас видел воочию. И не без злорадства полюбовался переломанным корпусом и воткнувшимся в землю носом.

К тому же в нескольких километрах от деревни располагался целый артдивизион, каким-то чудом уцелевший во время бомбардировок. Он оказался весьма боеспособным подразделением: благодаря наводке кого-то из местных жителей военные улучили момент и дали залп — по колонне бронетехники, что переправлялась по мосту через ближайшую реку.

В результате этого залпа к праотцам отправились экипажи нескольких «Абрамсов» и десятка «хамвиков»; еще пара машин получила серьезные повреждения. К тому же старенький мост был разрушен, и целой моторизированной бригаде поневоле пришлось отступать.

Правда, закрепить успех доблестным артиллеристам не удалось. На их внезапную атаку янки ответили одиночным пуском «томагавка» — прямиком в расположение части. Вдобавок, от детонировавших боеприпасов пострадала близлежащая деревня: у кого-то разрушило дом, у кого-то побило скотину, а кому-то и лично досталось. Вот только штатовским оккупантам все это послужило не слишком сильным утешением.

Еще одним знаковым эпизодом в той быстротечной войне стал марш-бросок к Сан-Теодоресу мотопехотного батальона, усиленного десятком танков. Из-за этого рывка планы янки и Совета Национального Возрождения едва не пошли прахом. Командование было вынуждено раньше намеченного срока (точнее — лихорадочно и в суете) перебрасывать в маньядскую столицу наземные войска. И лишь благодаря последнему не в меру шустрый батальон смяли артиллерией на подступах к городу.

По некоторым слухам, батальон был остановлен ни черта не на подступах, а уже на окраине столицы. И штатовская артиллерия заодно смела один-два квартала бидонвилей. По другим слухам, пара маньядских машин все-таки прорвалась в Сан-Теодорес, где слегка поиграла на нервах янки и их ставленников.

Далее россказни о приключениях этих прорвавшихся больше напоминали плохое кино — да, вдобавок сильно противоречили друг другу. Руфус откровенно посмеивался над ними, желая своему гостю того же самого. Такого же отношения к этим небылицам.

А гость слушал и сокрушался по поводу своей давешней глупости, равно как и трусости напополам с паникерством. Получалось, что не брось он свою квартирку (даром, что убогую и арендуемую), не ударься в бега и не потащи за собой Ирму — последняя уж точно была бы жива. Да и он сам не валялся бы на койке в лачуге, рядом с которой его прежняя квартира казалась номером «люкс».

И всего-то нужно было — забиться в свою квартиру; забиться, как таракан в щель — и пересидеть, переждать чуть больше суток. Да Ирму попридержать — чтоб самостоятельно не наделала глупостей. Не первый же раз, в конце концов! И ему ли, маньядцу, привыкать к миру и спокойствию? Одно требовалось: сутки переждать — после чего спокойно вернуться к прежней жизни. Ему, Пако — в шахту, а Ирме… ну, скажем так, тоже к своему основному занятию.

Всего сутки…

Вот уж правильно говорят в далекой России — «у страха глаза велики». Ибо от него, страха, любая мелочь становится жутко значимой: хоть вторжение — а хоть и внутренние распри в стране.

Взять хотя бы тех же янки; да, они били — но лишь покуда шли боевые действия. Били серьезно, «по-взрослому», без пощады… но ведь и без лишних жертв, если честно. Зато когда организованное сопротивление сошло на нет, штатовцы притихли засев на своих новоиспеченных базах и блокпостах, стараясь лишний раз не высовывать оттуда свои носы. Потому как помнят — их здесь по этим самым носам успели, если не ударить, так хотя бы щелкнуть.

Так что грохот канонады над Маньядой не слышен — разве что автоматные очереди. Да и то редко.

Также довольно мирно (хоть и немного нахрапистее) вела себя некая лесозаготовительная компания, вскоре после вторжения, обосновавшаяся близ деревни. Сотрудники этой компании (почти сплошь — янки) еще меньше военных были расположены рисковать своей шкурой. По этой причине с местными жителями они старались не контактировать, свой же поселок покидали лишь по производственной необходимости.

Руфус не видел этого поселка, а лишь описал его со слов своего сына — успевшего посмотреть и на четырехметровую ограду, и на колючую проволоку, и на вышки охраны. А также на уютные и аккуратные, похожие на игрушки, коттеджи — совсем не вязавшиеся с грозным, даже тюремным, обликом периметра.

Компания развернулась быстро: грузовики, полные древесины, один за другим отходили на север — видимо, в порт. Дела пошли в гору, и вскоре штатовские лесозаготовщики стали даже «подкармливать» некоторых аборигенов. Не задаром, конечно, и даже не за дружбу; за службу — в растущем штате охраны: поселка и лесозаготовок. А также для сопровождения груза к месту назначения — по, как видно, не слишком спокойным дорогам Маньяды.

Отдельных коттеджей для новоявленных «сотрудников», ясное дело, не выделили. В свободное от вахты время доморощенные охранники так и жили в своих родных деревнях. Но вот на заработок они не жаловались, чем вызывали у Пако что-то вроде зависти.

Аналогичные чувства (но относительно своего сына) испытывал и Колдун; одно время он даже уговаривал Лукаса устроиться в охрану лесозаготовок. Но тот уперся как мул — давая понять, что лучше будет горбатиться на поле, чем пойдет в услужение янки.

Что касается Пако, то он не был столь же принципиальным. Напротив, выздоровев и окрепнув, он надеялся напроситься к заезжим лесозаготовщикам. Не хлюпик ведь: постоять за себя умеет, да и стрелять, как оказалось — тоже. И вряд ли он уступает в этих умениях вчерашним крестьянам, легко сменившим лопату на «эмку»… или чем там вооружены охранники?

Вообще, неуклонно идя на поправку, да под умиротворяющую болтовню Руфуса, Пако настраивался на все более оптимистичный лад. В его душе сперва затеплилась, а затем стала крепнуть каждый день надежда. Надежда на то, что самое страшное для него позади, что опасность миновала, а будущее ждет исключительно светлое и мирное.

Примерно так думал Пако… и он, увы ошибался.

Тот день, когда, собственно, и умерли надежды Пако, начался вроде бы замечательно — как в плане погоды (что для Маньяды не редкость), так и по самочувствию бывшего шахтера. Произошло это примерно через две недели, после того, как он очнулся. К тому времени, стараниями Колдуна и его семьи, здоровье Пако почти полностью восстановилось, а сам несостоявшийся беженец чувствовал себя отменно. «Как будто помолодел даже», — ответил он на очередной дежурный вопрос о своем самочувствии.

Тем не менее, каменный «бублик», амулет Колдуна, по-прежнему висел у Пако на шее. И почти не мешал, никоим образом не привлекая к себе его внимание. Словно прыщ на лбу — что практически не ощущается и видим только в зеркале. Пако честно спросил у Руфуса разрешения снять «колдовскую» побрякушку, но получил отказ — причем, неожиданно решительный.

— Недуг может вернуться, — изрек Колдун с важным видом и замолчал. Видимо, счел дальнейшие объяснения излишними.

А Пако озадачился: ему (хоть и не профессору медицины) было непонятно, каким образом могут вернуться уже затянувшиеся раны и успевшие срастись переломы. Не подхватил же он мимоходом какую-нибудь из пакостных тропических болезней?.. Не говоря уж о том, что в чудодейственную силу негритянского амулета Пако совсем не верил.

Но, так или иначе, а бублик-амулет продолжал «украшать» собой шею бывшего шахтера. А Пако, хоть и не решился спорить со своим спасителем… однако надеялся, что не задержится у него слишком долго.

Если быть точным, Пако планировал через некоторое время покинуть деревню и вернуться в Сан-Теодорес. Где, заодно, призвать на помощь маньядскую медицину — не самую лучшую в мире, но все же профессиональную. Обследоваться — и разобраться со своим здоровьем, а также со значимостью для него пресловутого амулета.

Пока же Пако совершенно безропотно позволял вовлечь себя в жизнь деревни — и особенно спасшей его семьи. Мартинесы, в числе других десяти семей, трудились на кукурузной ферме; работали в полном составе (включая детей) и, что называется, «в поте лица». Да, вдобавок, не за деньги, а за долю от урожая.