Анастасия Цветаева - О чудесах и чудесном

Счастливая от пережитого общения с Верочкой, я хочу понять: почему в эту ночь она дважды ко мне прорывалась? В ночь, когда я уснула, о Марусе плача… И я начинаю считать и досчитываю: это Верочкин сороковой день… А благодарила она меня за единственное, что я для нее сделала — за то, что я отпела ее… Значит, им это Там нужно…

У меня была подруга Раиса Мамаева, с которой я подружилась в тюрьме в 1937 году.

Ей посвящено несколько стихотворений, написанных мною прямо в памяти — ни карандаша, ни бумаги там не было. Мамаева была китаистка. Неверующая. Их обоих — с мужем ее, делавших революцию в Китае, осудили за то, что не так сделали как полагалось. Муж более не увидел света, а она попала в нашу камеру, где чувствовала себя, среди нас, названных контрреволюционерами — «не в своей тарелке». Но мое знание английского языка и внимание к ее трагической участи повернуло Мамаеву ко мне, и через 20 лет мы нашли друг друга.

Она продолжала быть неверующей. Работала председателем Союза ветеранов в своем районе. Мы виделись, дружили. Однажды она позвонила: — «Приходи, мне надо поговорить с тобой». И когда я пришла, — вот что я услыхала:

«Я шла с похорон очень ценного товарища, теперь таких мало. Горевала. И еще я была расстроена вестью, что мой внук — я его растила — стал пить. Я вызвала его для разговора и спешила домой. Уже подходила к дому. Вдруг, преграждая путь, протянулась ко мне из-за голых кустов худая рука старухи. За кустами стояла высокая старая женщина с удивительным иконописным лицом.

— Бабушка, — спросила я, — (она была явно старше меня) — почему ты тут просишь?

Тут же пусто, никого нет…

— А она мне ответила: «Тебя ждала, касатка…»

Ты знаешь, я не люблю такие шутки — никакой мистики! И вдруг… Ты подумай! Я сказала: — «Бабушка, помолись за новопреставленного раба Божия Василия!

Я это сказала!

А она, скрестив пальцы, подняла глаза, помолилась и ответила:

— Ему теперь — хорошо…

Я опасалась, что внук может прийти до меня — и уйти, и, положив ей в руку сколько-то денег, заспешила домой. Но старуха остановила меня — Никогда больше не поступай так с твоими близкими — это к добру не приведет! С ними надо совсем иначе!

Я поразилась: как она могла знать, что на днях я очень резко поступила с моими сыновьями узнав, что они сотворили на даче. Откуда — …, но мысль о внуке, может быть ждущим меня у двери перекрыла все и я бросилась к дому.

Он пришел через 2–3 минуты.

— Ваня! — сказала я, — ты шел по Пятой просеке* вслед за мной! Ты видел старуху?

Ты должен был ее видеть!

— Никакой старухи нигде не было! — ответил Ваня — Совершенно пустая улица!

Я строго поговорила с ним; обещал не пить — но что эти обещания! И после него позвонила тебе. А пока ты ехала, я зашла к соседям спросить их — видели ли они тут эту старуху. Они отвечали, что — да, давно уже живет поблизости, зовут ее «Вещунья»…

Но мы ее мало знаем, и назвали мне дальних соседей, которые с нею общаются. И ты представляешь, я, которая никогда не хожу по соседям — сходила к ним. Они отвечали:

— Да, Вещунья, ее так называли. Она предсказывала… Имя ее — Анастасия… Но почему Вы сегодня пришли о ней спрашивать? Она, ведь, уже года два как умерла!..

Ну, тут, знаешь, я уж совсем встала в тупик…

— Удивительная история, — сказала я, — но тебе она ещё удивительнее, чем мне…

Ты, ведь, не веришь в Тот Мир а я — верю.

[*] Название улицы в Марьиной Роще, в Москве.

(1922- 23?)»

Тогда Патриарх Тихон находился в Донском монастыре (Москва) в не совсем понятном для его паствы положении, но в определенные часы дня. он выходил на прогулку по длинному возвышению над двором, — и верующих, приехавших увидеть его, он, обходил сверху — благословлял.

Вот и я с моим тогда десятилетним или одиннадцатилетним сыном поехала в Донской монастырь. Мы (москвичи) не знали как Патриарха кормят и кто мог старался что-нибудь привезти ему: годы в стране были нелегкие, после гражданской войны, революции и разрухи, начинался, должно быть НЭП (Новая Экономическая Политика, введенная после голода, Лениным). Потому я (после лет, когда я с сыном питалась подолгу сушеной картошкой — живые овощи были недостижимым лакомством) раздобыла где-то 400 грамм сахарного песку. А еще, не зная, как Патриарх там живет, есть ли у него иконы, я взяла с собой цветную, на картоне — см. 30х20, икону Божьей Матери с младенцем, за ее плечом была даль и, мелко — Голгофа, 3 креста, осиянные светом. Двор был полон народом.

Я передала икону вместе с мешочком сахару, радуясь его радости этой Иконе. Но… разочарование, огорчение! Мне вернули Икону. Но в одно мгновение огорчение стало — счастием! На обороте, на картоне было написано: БЛАГОСЛАВЛЯЮ.

Патриарх Тихон.

Сын Андрей тянул Икону к себе. Я прикладывалась, приложился за мной и сын. Он держал Икону, к нам шли люди и, один за другим, в очередь, люди прикладывались — под подписью, и смотрели на Икону Божьей Матери, которую держал мальчик с детской челкой русых волос, серыми большими глазами, правильными чертами и радостью на лице. Он был похож на Отрока Варфоломея (с картины Нестерова), которому было Видение Ангела в образе старца.

Икона эта была у меня цела до часа моего ареста в 1937 году.

8. VIII.90 г., Кясму, Эстония

И вот, наконец, — выходящее из рядов, чудо, коснувшееся нашей семьи: не прадедов и дедов — священников, а племянницы, родной дочери моего брата Андрея.

Она уже несколько лет болела раком, пережила операцию и, скрывая от матери диагноз, жила то дома, то в больнице.

Расставаясь с ней на лето в 1985 году, я сказала ей:

— Инночка, я каждый день молюсь о тебе, но, ведь, молитва сильнее, когда вдвоем!

Помогай мне! Но она ответила: «Тетя Ася, я же не умею молиться, я воспитана вне религии, с детства…»

— Но ты моя крестница, и я буду о тебе молиться! Было начало лета, я уехала в Эстонию. И уже много дней молилась о ней:

— Матерь Божья, помоги ей перейти в тот мир, она же не виновата, что не верит в Тебя, облегчи ей смерть, сделай, чтобы не так страшно ей было там оказаться, ничего не понимая, не ожидая — Эту молитву я без конца повторяла.

Я получила телеграмму от верующей знакомой. Инна Андреевна скончалась и по ее желанию отпета по православному обычаю.

Как! По своему желанию? Удивительно!

В Москву я явилась к 40-му дню. К матери ее, впавшей в сильный склероз после смерти два года назад — старшей дочери от первого мужа и теперь после смерти дочери младшей была приставлена женщина. После поминок она сказала мне:

— А, ведь, Инне Андреевне было перед смертью — явление. Она приехала из больницы и сказала:

— Это не был сон. Это было наяву. Была ночь. Ко мне подошла Богородица и положила мне руку на грудь!

На грудь, где были метастазы, с которыми не знали что делать — врачи, — Инна была слишком слаба для операции.

Вот как Божья Матерь исполнила мою молитву об облегчении Инне перехода в Тот Мир!

Божья Матерь сделала больше, чем я просила — облегчила ей земные страдания и явлением своим сделала ее верующей.

На ее 40-м дне я с удивлением увидела в квартире, никогда дотоле не бывшие там иконы.

Урна Инны захоронена в садочке моего отца на Ваганьковском кладбище.

Однажды весной — это было еще до начала наших поездок в Колюпаново с Александром Ивановичем — я собиралась ехать туда с молодым поэтом. Проехав до Алексина около 4-х часов на автобусе, посетив могилу Блаженной (могила все также была мне по грудь, не спадая, как соседние две могилы — от снегов и дождей) и набрав у колодца воды, двинулись в обратный путь. Хоть бы удалось сесть в вечерний автобус, всегда переполненный!

— Помоги нам, — сказала я, кладя земной, запрещенный глазными врачами, поклон о землю у колодца. Спутник с тяжелой ношей уже шел по пригорку.

В ожидании автобуса, сидя на автобусной станции, я читала поэту (он был верующим) из переписанной мною в Сибири книги — страницы жизни Блаженной, ее старости, ее чудес. Время шло.

Мне понадобилось выйти и, оставив сумочку с расходными деньгами в кошельке и тетради записей моему молодому другу, я пошла в далекую станционную уборную, через длинную площадь, освещенную высоким фонарем. Вечерело. Я не успела взойти на маленькое возвышение, как в бледном свете показались две мужские фигуры.

— Ребята, мужская — рядом, направо — сказала я.

— А, ладно, мать! — отозвались они. Но вместо того, чтобы повернуть туда, они вбежали ко мне, вырвали из рук мой карманный фонарик, палку, сорвали очки, бросили их на каменный пол и, подняв платье, стали молча по мне шарить — четырьмя руками.

Почему я не испугалась? Потому ли, что 10 лет в лагере провела в их и их подруг обществе? Но я не сразу поняла, что они ищут деньги. Значит все-таки испуг был, отбив рассуждение. А когда поняла — Ребята, — сказала я, — вы ищите денег. На мне денег нет, они в сумке, на автостанции. Если туда придете — десятку дам, больше не могу.