Александр Золотько - Князь Трубецкой

Жандарм с сомнением оглянулся — кавалькада карет, повозок и кавалеристов уже остановилась. Все это скопище важных людей было не так уж и близко к пушке и этим тупым вестфальцам, и вряд ли кто-то из маршалов заинтересуется происходящим здесь.

— Я скажу, — принял решение наконец жандарм. — Час, не больше. Но если меня там не послушают…

— Тебя и не послушать? — искренне удивился Малышка с восхитительным немецким акцентом. — Такого представительного парня? Да начальство от тебя должно быть в восторге. То, что ты до сих пор не офицер, — самая большая несправедливость на свете. После той, что придурка Ротбауэра сделали старшим в нашей команде…

Жандарм уехал, Ротбауэр посмотрел в сторону леса и с усмешкой кивнул.

— Ну вот, а ты, Алексей Платонович, опасался. Я же тебе говорил: люди, занимающиеся делом, внимания не привлекают. Лишь бы все выглядело естественно, уместно в данном случае… — пробормотал Трубецкой, внимательно глядя в подзорную трубу. — Вот, кажется, и Император. Точно, он. Верхом приехал, как положено воину и завоевателю…

— Где? — вскинулся корнет Вася Филимонов. — Приехал?

— Ладно. — Трубецкой вздохнул и протянул трубу корнету. — Смотри, наслаждайся. Во-он дорога поворачивает к березовой роще, видишь?

— Вижу, — сказал Василий.

— Почти на самом повороте несколько повозок, карета, куча конников…

— Да-да…

— И на серой лошади — в сером же сюртуке… Видишь? Такой небольшой и с брюшком…

— Наполеон? С брюшком? — переспросил недоверчиво корнет.

— Представь себе. А как грянут морозы, а они скоро грянут, — добавил Трубецкой, покосившись на Чуева, — то император будет разъезжать в дамском лисьем салопе.

Ротмистр хмыкнул.

— В салопе, в салопе, не сомневайся, Алексей Платонович, можем, если хочешь, побиться об заклад…

— Всадник из Наполеона так себе, — оценил ротмистр. — Какой из артиллериста может быть кавалерист? А вот конь у него неплохой, араб, кажется…

— Зовется Визирь. Хотя, может, сегодня император и на Маренго, бог его знает. — Трубецкой похлопал корнета по плечу. — Отдавай, Василий, трубу, мне врага высматривать нужно…

До Наполеона было не больше километра. Ну — метров восемьсот. Труба не позволяла разглядеть детали, было видно, как всадники медленно передвигаются по полю, словно что-то высматривая. Из-за березовой рощи выехала еще одна карета, сопровождаемая жандармами.

— А вот, кажется, и наши герои… — Трубецкой тронул ротмистра за локоть. — Вот, четверка с парой жандармов… видишь?

— Вижу. А это точно они? Может, какая-нибудь дама…

— Сейчас остановится, жандарм отправится к офицерам, наверное, к Мортье, раз уж тот привез генерала с собой. Мортье спросит Наполеона… Тот прикажет привести, но сразу не подойдет к пленным. Нет, он сначала сделает вид, что никого не видит, потом… потом спешится, еще некоторое время походит, и только после этого…

— Тебе бы, Сергей Петрович, на ярмарках бы выступать, — через несколько минут сказал Чуев. — Откуда ты…

— А чего тут угадывать? Наполеон собрался покричать на генерала, пригрозить расстрелом, если тот его подданный и воюет против него… Сидя в седле кричать на пешего неудобно. Еще конь дернется от крика… Ты слышал, как Наполеон перед Неманом упал? С коня свалился, был бы посуевернее — войну бы не начал. А так… Генерала только сегодня привезли, значит, нужно поговорить немедленно. Сразу к ним бросаться — нехорошо, некрасиво… Так что… Вот, гляди, началось…

Крохотная серая фигурка Наполеона перед зеленой фигуркой русского генерала. Стояла, двигалась, снова двигалась. Император, кажется, изволил жестикулировать…

— Что, интересно, он говорит? — спросил Чуев.

— Что говорит… Возмущается изо всех сил его императорское величество. Говорит, что это генерал виноват в том, что началась война… полагает, что раз генерал уроженец Германии, то сейчас является подданным Наполеона, является предателем и должен быть расстрелян…

— Как расстрелян? — Чуев даже опустил подзорную трубу. — Генерал? В плену? Расстрелян?

— Не бойтесь, генерал родился в Пруссии, значит, не является подданным Наполеона и формально — не предатель. Так что… Хотя чего только Наполеон сгоряча не может натворить. Вот… А теперь император решил пообщаться с адъютантом генерала… Видишь, Алексей Платонович? Генерала повели к дороге, а второго пленного оставили рядом с императором.

— А кто ж адъютант? Раз уж ты все про всех знаешь — кто адъютантом сейчас у генерала?

— А Лев Александрович Нарышкин, ротмистр Изюмского гусарского.

— Лева?! Вот ведь оказия, если ты, конечно, не врешь… Его тоже расстрелять грозятся? Бедняга…

— Почему бедняга? Он очень даже понравился императору. Вот, говорит император, какого дьявола ты немцу служишь? Даже в плен за ним пошел, чтобы одного не бросать… русским генералам служи, а немцев нужно гнать из вашей армии…

— Прям так и говорит?

— Ну почти так. И в конце беседы пригласит ротмистра к обеду…

— К обеду? Ротмистра? Наполеон? Ну ты ври, брат, да не завирайся…

— Хорошо, не буду. Тем более что обеда здесь у Наполеона не будет. Мы обед сорвем… Так ведь, Алексей Платонович? У нас ведь все готово?

— В последний раз тебя прошу, Сергей Петрович…

— А я тебе говорю — пустое. Как решил, так и сделаю. А ты разве не хочешь своего однополчанина, можно сказать, приятеля из плена вызволить? — Трубецкой отдал Василию Филимонову трубу, свистнул в два пальца, и Доминик Агостини, один из корсиканцев, подвел к нему коня. — Значит, как договорились — быть в готовности и ждать. Не подведи, Алексей Платонович, мне сегодня с утра так жить хочется…

Трубецкой засмеялся и вскочил в седло.

— Командуйте, ротмистр! — крикнул он, направляя коня к дороге.

Следом за ним двинулись корсиканцы. Доминик Агостини улыбался, скаля белоснежные зубы, Энцо Колонна, как обычно перед боем, дымил трубкой.

Император как раз успел пригласить русского ротмистра принять участие в обеде, когда раздался взрыв. Клубы черного дыма поднялись над лесом. Ударило несколько мушкетных выстрелов. Не очень близко, может, с пол-лье, может, чуть ближе.

Все посмотрели в ту сторону.

Начальник конвоя отдал приказ, егеря стали проверять оружие.

После недавнего случая возле Малоярославца, когда казаки чуть не пленили Наполеона, в свите императора к разного рода неожиданностям стали относиться очень настороженно, справедливо полагая, что раз уж сам император не расстается теперь со склянкой яду, то и всем остальным нужно проявлять максимальную осторожность.