Александр Прозоров - Крестовый поход

«Карма! – внезапно вспомнила Манджуша. – Они делились с ней кармой!»

Девушка в бессильном отчаянии застучала головой о стену: она делила пищу с хозяевами, надеясь обрести карму браминки, а оказалась изгажена кармой неприкасаемых![41] Теперь ей никогда не вырваться из этого безумия, никогда не разомкнуть круг низких перерождений, никогда снова не стать человеком!

Тоска, бессилие, невозможность что-либо изменить загнали ее в темный угол за лестницей, где Манджуша умывалась слезами, билась головой о камни и мечтала о смерти. Мечтала – и боялась. Ведь не пройдя испытаний каждого воплощения до конца, будешь возвращаться в них снова и снова, а она не хотела попадать в это царство демонов еще раз.

Ночь была долгой и тяжелой для ее разума, но солнечные утренние лучи просветлили и рассудок несчастной невольницы. Манджуша вдруг осознала, что в безумном мире она и сама может жить по законам безумия. Среди ракшасов, позволяющих неприкасаемым быть браминами, ремесленникам – спать с правительницами, а мясо поедать всем и каждому, она ничем не отличается от прочих несчастных. Если низкорожденный шудра взял себе любовницей браминку, то почему ей, рабыне, нельзя поступить точно так же? Нужно только найти. Выбрать среди демонов знатного и богатого полубога и взять его себе. Сцапать и забрать. Забрать и сцапать.

Манджуша зашевелилась и вылезла из своего темного холодного угла. У нее появилась цель. Теперь она знала, что делать. Ей нужно найти брамина. Самого знатного брамина самого безумного мира – и сцапать как можно крепче.

Большой и холодный дом ее неприкасаемых браминов стоял совсем неподалеку от громадного храма, возле которого шумела изрядная толпа. Девушка повернула туда, посмотрела на ближайших мужчин, но эти демоны ей не понравились. Слишком жалкие. Слуги ее госпожи и то краше и солиднее. Манджуша стала протискиваться вперед, глядя по сторонам, выбирая и прицениваясь. Не то, не то, все не то!

И тут взгляд ее упал на большого упитанного ракшаса, одежда которого сверкала золотом сверху донизу, в руках был посох с золотым навершием в виде креста, а шапка вся светилась от множества самоцветов. Таких она еще не видела. И если среди демонов есть свои брамины, то именно такими они и должны быть.

Решительно растолкав кланяющихся и обмахивающих себя людишек, Манджуша вырвалась вперед, пробежала несколько шагов по расстеленным коврам, бросилась главному ракшасу на шею, крепко-накрепко его расцеловала – и в губы, и в щеки, – шепнула на ухо: «Я рабыня, я тебя беру», – и прильнула к груди избранника, цепко обняв его за шею.

Над площадью перед храмом Святой Софии повисла ошарашенная тишина.

Первой сообразила, в чем дело, княгиня Елена и громко закричала:

– У патриарха любовница! Прелюбодей! Позор! Любовницу на молебен взя-ал!!! – Она с силой пихнула мужа локтем в бок.

Егор спохватился, вышел вперед и осуждающе вытянул руку:

– Позор! Прелюбодей! Позор!

Греки в ответ на подобное обвинение промолчали, но вот ватажники, для которых слово атамана значило куда больше, чем даже глас Небес, и добравшаяся сюда издалека новгородская вольница возмутились, заулюлюкали:

– Позор! Блуд! Воровство! Долой!

И было этих уставших от долгого похода, суровых вооруженных мужчин куда как больше редкой храмовой стражи.

– Как же так, отче? – искренне удивился архиепископ Симеон. – Разве же так можно? Разве по-христиански?

– Не нужен нам такой патриарх! Позор! – нарастал возмущенный рев.

Егор решительно подступил к Вселенскому Патриарху, вырвал из его рук посох, отбросил, сбил с головы грека митру и плюнул ему под ноги. Вцепился Немке в волосы, чтобы не сопротивлялась, оторвал от старика, протащил к толпе, ткнул в руки Федьке, злым шепотом скомандовал:

– Быстро тащи эту дуру в дом! Запихни куда подальше. Так заныкай, чтобы никто не углядел.

– Долой! Долой! – ревела ощутившая свою привычную силу новгородская вольница. – Не люб!!! Уходи!!!

Федька нашел Угрюма на удивление быстро – ватажник явился на зов атамана уже через полчаса после того, как Егор послал за сотником. За минувший год мужик изменился, остепенился. Волосы его теперь были коротко пострижены и расчесаны. Хотя, скорее, сбриты пару месяцев тому и отросли. Борода расчесана и тоже острижена ровной прямоугольной лопатой. На шее поблескивала солидная золотая цепь, на пальцах появились перстни. Сверкающие юфтевые сапоги, суконные штаны, атласная косоворотка, мягкая войлочная тюбетейка. То ли трезвая жизнь так на гуляке сказалась, то ли долгое общение с солидными мужиками, выбравшими себе и своим потомкам знатную боярскую жизнь.

– Ну что, Угрюм, много у тебя в сотнях людей осталось? – поинтересовался Вожников.

– Сам знаешь, растерялись, – развел руками ватажник. – Кто в Литве на землю осел, кто в Польше закрепился, последние в Крым отвернули, как царица охотников позвала. Ныне при тебе токмо я да сабля моя остались. Сказывай, чего звал? Бо скучаю я. Выпить нельзя и не с кем, а делать нечего.

– Из ватажников моих даже те уделы попросили, кто зимой минувшей о сем и не помышлял. – Егор прошелся по гулкому залу Сигмы. – Понравилась, однако, им мысль о родовитости и сытости постоянной. А ты не хочешь?

– Сказывал же, атаман, я человек вольный, мне такой хомут ни к чему, – покачал головой Угрюм. – Али уговаривать станешь?

– Не стану. Наоборот. Раз желаешь и дальше ушкуйничать, дело тебе важное поручу. У меня с порохом вроде пока порядок, с ним еще и купцы здешние подсобить обещались, а вот со снарядами уже не очень. Нужно срочно запасы пополнять. Их, так получается, нигде не купишь. Кроме Кривобока, никто изготавливать не умеет.

– Нужно на Воже смотаться и припасы привезти? – сообразил Угрюм. – Раз надо, значит, сделаем.

– Это еще не все… – понизил голос Егор. – Ты ведь видел весь этот скандал, из-за которого нового патриарха иереи избирать собираются? Нехорошо получится, коли греки узнают, что девица эта, которую за любовницу сочли, в служанках у княгини ходит. Как бы не подумали, что мы это все специально учинили.

– М-м? – Угрюм красноречиво провел большим пальцем себе по горлу.

– А вдруг тело найдут? Вдруг опознают? Опять же, в работе над пушками новыми девка неплохо помогла и еще может пригодиться… – Егор прошелся перед ватажником. – Давай сделаем иначе. Она ныне у Федьки в кладовке с припасами под замком сидит. Вы ее в ковер закатайте, на ладью отнесите. Отвезешь на Воже, пусть там живет. И на глаза уж точно никому постороннему не попадется, и от тягот походных отдохнет. Она себе свободу и безделье честно заслужила. Специально такое не придумаешь, что она учудить исхитрилась. В общем, держи ее все время при себе, чтобы не увидел никто. Особенно в первые дни, пока вдоль греческих земель бывших плыть будете. На Руси уже ладно, там никто не узнает. Немку в имении оставишь, а мне снаряды новые привезешь. Справишься?