Ростислав Марченко - Гадюкинский мост

Примерно из этих же соображений я скомандовал севастьяновскому отделению следовать за мной, чтобы под прикрытием пушек боевых машин прочесать окопы и добить там уцелевших солдат противника; меньше всего в этой жизни меня интересовало наличие целехоньких выживших в шаговой доступности, с желанием или нет отомстить за погибших камрадов, неважно.

Полностью уцелевших мотоциклистов, впрочем, там не нашлось, а совестливую дилемму по добиванию раненых решил оставшийся в живых в «моем» усе легкораненый гаупт-ефрейтор, который вместо того, чтобы поднять руки, чуть было не пристрелил зевнувшего при перебежке Шевченко, всадив ему пулю из карабина в нагрудную пластину бронежилета. Большего он сделать не сумел, участок траншеи, где он обозначился своим выстрелом, БМД тут же расстреляли из орудий. Еще парочке изуродованных осколками тяжелораненых смерть пришла как избавление, пристреливший их Севастьянов просто пожалел мучившихся бедолаг.

Собранные с трупов документы и смертные жетоны не удивили – я втайне от личного состава не сомневался, что против нас действовал Kradschützen-Bataillon.

Как мной и ожидалось, подошедшие после уничтожения мотоциклетного взвода основные силы немецкого отряда не торопились. Германцы, силы которых я по докладу просматривавшего дорогу Егорова и по предыдущим своим жизням оценил в усиленную роту, не торопились, основательно обживая рощи на левом берегу и даже не особенно скрываясь при этом.

На данном этапе от меня ничего не зависело, я отдал ход противнику и ожидал либо попытку обхода взвода по левому или правому флангу, либо попытку атаковать в лоб под прикрытием противотанковых орудий, либо и тот и другой вариант вместе, несмотря на всю его относительную сложность в осуществлении. Верить сценариям предыдущих жизней я опасался, как мне кажется, вполне резонно вспоминая искажения событий от малейшего чиха в разных их вариантах.

Артиллерии я пока особенно не боялся, против нас явно работал передовой отряд, вполне возможно, целенаправленно на захват моста и отправленный. Даже при закреплении на его поддержку артиллерийского подразделения, немцам требовалось достаточно значительное время, чтобы развернуться, – фронт впереди после прорыва Себежского УРа, видимо, как таковой отсутствовал, одни разрозненные отступающие подразделения Красной Армии, поэтому я очень сомневался, что закрепленная на поддержку передового отряда батарея и уж тем более дивизион будут продвигаться в головах колонн наступающей немецкой дивизии. При дальности стрельбы не более пятнадцати километров, вероятнее даже не больше двенадцати[49], и при отсутствии сплошного фронта с самостоятельно действующим отрядом из усиленной мотопехотной роты на автотранспорте и мотоциклах вряд ли кто бы тогда заморачивался.

В этой связи немецкая атака в лоб была бы для меня просто подарком судьбы, люди везде одинаковые, почему бы у немцев не оказаться духовному брату подполковника Кривошеева, решившему, что три неокопанных тридцатисемимиллиметровых противотанковых орудия – это вполне достаточная сила, чтобы перебить танки противника, ведущие огонь по наступающим с обратных скатов. Но это были мечты, на такой лотерейный джэк-пот даже надеяться не следовало. Самым вероятным вариантом я счел попытку обхода справа силами примерно мотопехотного взвода, с форсированием реки и выходом мне в спину через высоту 43,1.

Да, вариант немцев, потревоживших покой товарища Ханина, тоже не упускался из виду, но объективно он был для немецкого командира не лучшим, слишком большой крюк с высокими затратами времени на него требовался, причем в значительной части еще и по заболоченному лесу. Собственно даже переход немцев через железнодорожное полотно я вполне мог бы засечь. Немец же не может знать, что в прошлые разы наблюдатели Егорова этот переход упустили?

Тем не менее, отсутствие каких-либо видимых действий противника поневоле напрягало и заставляло думать, что я что-то и сам, возможно, пропустил. Больше всего беспокоила возможность скрытного снятия якунинского дозора разведчиками врага и выход его в лес за моей спиной, что практически бы обнулило ценность нашей позиции. Свист артиллерийского снаряда над головой принес настоящее облегчение. Наступила хоть какая-то определенность, время ожидания подходило к концу.

– Граб Один, Топор Тринадцать – Топору Десять. Усилить наблюдение, начинается.

– Топор Десять – Топору Тринадцать. Принято.

– Топор Десять – Грабу Один. Слышу вас, принято. Прием.

Ну, вот и хорошо, а мы посмотрим, что там творится за рекой, пока фриц пристреливается.

За рекой, понятно, ничего не происходило, немцы вполне резонно ждали конца артиллерийской пристрелки, даже движение в рощах, довольно часто фиксируемое наблюдателями, полностью прекратилось.

Артиллерийской подготовки я не боялся, времени после уничтожения мотоциклетного взвода немцы нам предоставили более чем достаточно. В наличии имелось на каждой из высот по два основных парных и четыре запасных одиночных окопа для стрельбы стоя для бойцов парашютно-десантных отделений, а также КНП и два основательно вырытых гранатометчиками окопа под АГС на высоте 44,8. Окопы рыли по топографическому гребню, в этой связи я решил, что брошенных назад коротких ходов сообщения полуметровой глубины будет вполне достаточно для обеспечения маневра бойцов в ходе боя.

Конечно, будь у меня больше времени, ходы сообщения были бы соединены общей траншеей, снимающей часть проблемы поражением личного состава, укрытого от пуль за гребнем артиллерийско-минометным огнем, но отрыть ее мы, к сожалению, не успели. Бугаев, находившийся на своей высотке фактически в засаде, ходами сообщения вообще не заморачивался, предпочитая им наличие нескольких скрытно вырытых лишних окопов.

Боевые машины были рассредоточены по обратному скату высоты 44,8, вероятность прямого попадания в них оценивалась мной как незначительная. Осколочное действие 105-миллиметровых снарядов можно были считать немногим большим.

Для начала немецкий артиллерист пристрелял высоту 44,8 и пустой опорный пункт у моста рядом с ней, это было ожидаемым, а вот, что перенос огня даст падение первого же снаряда на вершину бугаевской высоты, было воспринято уже с удивлением, играть с такими картами вовсе не хотелось. Впечатление еще больше усилилось, когда в эфире появился мрачный голос старшего сержанта:

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. У меня самое меньшее трехсотый, Белявский под близкий разрыв попал. Окоп завалило на х…

– Скверно. Одиннадцатый, откапывать не торопись, подожди окончания пристрелки. Не хватало еще кого-то потерять.