Олег Здрав - Колхоз – дело добровольное

Такая реакция при встрече с директором школы удивит любого, но я искренне рад, а грозный вид и предстоящий разговор меня нисколько не пугают – Николай Иванович Кучер – человек справедливый и честный, поэтому бояться особо нечего. Радость моя не удивительна – только двое учителей из школьного времени заслужили мое искреннее уважение и повлияли на формирование характера и мировоззрения: директор школы и … учительница по химии. Товарищ Кучер по совместительству преподавал историю и обществоведенье, и его уроки, на которых довольно резко и откровенно обсуждали все подряд: от политики до общественной жизни в стране – благо перестройка и гласность уже начались, позволили многое понять и во многом повлияли на мой характер.

Учительница химии же, просто была гениальным педагогом и удивительным человеком! На её уроках не было равнодушных – даже законченные троечники знали предмет на хорошо и отлично! Методика преподавания уникальная, собственной разработки – даже в союзном минобре её рассматривали, но она так и не получила широкого распространения – слишком серьёзные требования к качеству самого педагога оказались. К сожалению, счастье оказалось недолгим – в этом же 1984 году наша любимая химичка уехала в Москву с повышением. По подлому закону всемирного равновесия, следующий учитель химии оказался абсолютной полной противоположностью нашей любимице. Непробиваемая занудная зубрилка —худший из всех возможных вариантов.

В результате органическую химию, изучаемую в 9—10 классах, я органически возненавидел, извиняюсь за тавтологию. И знаний по ней практически не сохранилось в моей памяти, в отличие от неорганической химии. ЕГЭ по этому разделу для племянницы сделал, не сильно напрягаясь, без единой ошибки через двадцать лет после окончания школы! Вот, что значит – учитель от бога! После развала Советского Союза сманили её в США преподавать в какой-то частной школе или колледже.

– Рассказывай, как ты докатился до жизни такой? – усевшись за стол и сцепив пальцы рук обращается в мою сторону. Что примечательно – мне сесть не предложил, что намекает на крупный залет.

Больше в штабе лагеря никого нет – все на дискотеке, наверное.

– О чем вы, Николай Иванович? – попробуй, угадай какой из огромного множества моих залетов сейчас обсуждаем.

– Что за история с поступлением в пограничное училище? Что за ересь ты наплел Петру Иосифовичу?

Вот, ведь, непруха – именно этот момент хуже всего залегендирован. Точнее – вообще ничем не подкреплен, никакими фактами и доказательствами. Сшито на скорую руку, до первой проверки, в расчете на неискушенного учителя физики. Кто мог представить, что директор школы, заявившийся в колхоз всего на сутки, не только узнает об этом, но и меня выловит для дачи показаний. Расслабился, потерял бдительность – и поплатился за это. Придется выкручиваться, сочиняя на ходу, что чревато в будущем ещё большими проблемами.

Оправдание у меня есть и довольно серьезное. До сего дня пребывания в прошлом достойных противников мне не попадалось, как это не парадоксально звучит. Не считая короткой встречи с лейтенантом Сомовым и несостоявшейся стычки с Хуршедом.

Хуршед, к слову, далеко не так прост, как можно было ожидать от жителя Средней Азии. Знает несколько языков, свободно говорит на фарси, и даже цитирует Омара Хаяма по памяти. Разбирается в медицине, биологии и химии – в некоторых вопросах так лучше иного кандидата наук. К примеру, знает чуть несколько оригинальных способов растворения золота в кислоте с последующим восстановлением – не иначе контрабандой из Китая промышлял. При всем при этом, абсолютно не обучаем в математике – легко путает миллион с миллиардом, а все что больше десяти тысяч – для него тьма несчетная. И ведь мучается, но каждый вечер считает выработку и сводит дебет с кредитом, причем без калькулятора.

Никоим образом, не переоцениваю свои умственные способности, но в сравнении с окружающими, чувствую себя умудренным седым старцем.

И если такую неравномерную одаренность, как у Хуршеда легко объяснить научно – разные полушария мозга отвечают за разные типы творчества и мышления, то всеобщую тотальную «недозрелость» окружающих объяснить не так просто.

Ни секунды не сомневаюсь, что вокруг меня найдется огромное количество более умных, начитанных, образованных людей с впечатляющим жизненным опытом, прекрасных специалистов и удивительных организаторов, настоящих руководителей и так далее и тому подобное.

Но, во-первых: в колхозе круг моего общения сильно ограничен – в основном школьниками, студентами, простыми сельскими жителями и затурканными учителями. С генералами КГБ общаюсь только заочно, посредством писем, так что тут не возьмусь судить, кто кого съест при встрече. Скорее всего – меня скромного, схарчат и не заметят.

И, во-вторых: советский человек имеет достаточно странный менталитет, не менее загадочный жизненный опыт при широком, но заметно ограниченном кругозоре.

Нельзя сказать, что это плохо – но, то, что это необычно и непривычно – это точно!

Достаточно сказать, что содержание Библии для большинства населения неведомо. Представления о мире ограничиваются передачей «Клуб кинопутешественников» и рассказами моряков, побывавших за границей. Ну и передовицами советских газет – содержание которых ничем не лучше проповедей сектантов, бродящих по подъездам в начале следующего века

Советский человек позднего «застоя» в чем-то похож на наивного романтичного ребенка, о котором должно заботиться государство-родитель. Естественно, это четко выражено у более молодых – старшее поколение о «заботе» государства таких иллюзий не питало.

К примеру, моя родная бабушка до самого 1954 года вообще зарплаты не получала. Не принято было в Советском Союзе платить зарплату колхозникам – достаточно было начисления «трудодней». То есть – натуральной оплаты за отработанный день в виде зерна, буряков (сахарной свеклы) или других даров полей. Официальную же зарплату выдавали бумагами Государственного Займа, естественно в добровольно-принудительном порядке, то есть получали ценные бумаги вместо денег все дружно и без исключений. Официальный срок погашения займа – десять лет, но как обычно это бывает, обмен бумажек на деньги провели только через четверть века, в начале восьмидесятых. Не знаю, по каким коэффициентам считали, но бабушке летом 1985 года выплатили, аж целых двадцать пять рублей. И это получается её зарплата за три года практически каторжной работы! Более поздних сроков облигации займа вообще не погасили – не успели, Советский Союз распался.