Федор Вихрев - Смертный бой. Триколор против свастики

Вот на заставе и держали мы бой с мужиками. Это которые из деревни к нам на подмогу пришли. Война — она ведь не разбирает — штатский ты или кадровый. Всех подчистую косит.

Сутки мы и держались. Даже пленного умудрились взять. Гауптмана. Или лейтенанта? Не, точно помню — гауптмана. Мордастый такой был, важный… Наш капитан Руткевич — который начальником заставы был — его допрашивал. Помните, я вам на заставе его портрет показывал? Его именем застава и названа, агась. Так вот… С Брестом связи толком не было. А когда и была — никто толком не мог ничего сказать. Мобильники, говорите? Так едва-едва они работали, эти мобильники. Да и проку-то от них? Там, наверху, сами еще толком ничего не знали. Ну, вот от фрица мы и узнали, что с фашистами воюем. Прав был тот поляк, царствие ему небесное. Да вы знаете все, учили небось. Когда БТР подошел — видели на постаменте? Вот такой БТР и подошел, — мы на него раненых погрузили и гауптмана этого. Или лейтенанта? Другой раз забыл. Ой, как мне его шлепнуть хотелось, ребятки. У меня же дед в этих местах от них смерть принял. Вот такие вот загогулины. Но приказ — отправить языка в тыл. Только отправили — бомбежка началась. Чертовы «Юнкерсы» воют… Ужас, как воют. Не приведи Господь, еще раз такое пережить. Да, Петька? Вот тогда меня и ранило бы, кабы не бронежилет. Осколочек, он махонький был. А прямо в сердце метил. Хотя от большого осколка ничего не спасет, вона пацана одного хвостовиком как… Да ладно. Не надо вам это знать. Не дай Бог, ребятушки, не дай Бог.

Хорошо, что не сорок первый был уже. «Мигушки» наши появились. Разметали немцев к еб… Ой, извините. Небо чистенькое стало, в общем.

Небо-то небом, а вот по земле-то танки поползли. Так-то смешные, конечно. Маленькие да с убогими окурками вместо пушек. Только вот телу человечьему без разницы, какой ширины гусеницы его давить будут. Один танк мы подожгли. Из «Мухи», агась. Видели в музее трубу такую? Вот, из нее… Успеете еще, постреляете. Подрастите маленько. НВП когда у вас будет, тогда и постреляете.

Да только много их больно было. И эсэсовцев, и танков. В рукопашную пришлось идти. Вот там-то я и попал в плен. Ну, как-как… Прикладом карабина по голове досталось. Очнулся я уже в плену, да… В немецком госпитале где-то в Польше. Два дня в лежку валялся, а затем меня привели на допрос к самому Паулю Хауссеру, который командовал той самой эсэсовской дивизией.

«Что это такое, доннерветтер? Такого оружия я никогда не видел!» — говорит он мне и глаза пучит. Через переводчика, конечно. Нет. Не глаза через переводчика, а говорит через переводчика.

Я ему и отвечаю: «Могила всей немецкой армии. В русской версте для друга нашей страны один шаг, а для врага один шаг — это ведро крови».

Хауссер мрачно на меня посмотрел и говорит так:

«НКВД?»

А я ему тоже мрачно: «Добро пожаловать в ад, хер генерал-лейтенант СС Пауль Хауссер!»

Ну примерно так. Еще на Гитлера его наругался. А хер — это не ругательство, нет. Херами у немцев тогда господ звали. Это сейчас они нам камрады да геноссы. А тогда вот… Херы херами, простите товарищ учительница.

А потом вот били меня люто. Ой, били меня… Как жив остался — не понимаю. Видимо, у них приказ был — особо ценных пленных не расстреливать. Конечно, я для них ценный был! В те дни для них все ценные были. А как вы думаете? Они же даже микроволновками пользоваться не умели! А что смешного? Хорошо, что не умели. Умели бы, как бы война кончилась? Впрочем, давайте по порядку.

Отвезли меня, избитого, в шталаг. Это такой лагерь для рядовых и проштрафившихся офицеров. За что штрафы? Да за все. За побег, там. Или еду какую украл… Страшное это дело — немецкий концлагерь.

Вот в бараке я и с нашими встретился. Нет. Там все наши были. А я имею в виду наших — это которые с заставы погранцы. Серега Иванцевич, например. Он мне и рассказал, что Витьку убили тогда, и капитана тоже. Индуса нашего тоже убили, гады. Хороший пес был…

На четыре часа мы их задержали. Что такое четыре часа? Ерунда вроде бы. А вот такой ерундой войны и выигрываются. Мы на четыре, да соседи на четыре, да еще кто за нами. Вот так все семь дней и сложилися, да.

Значит, Серега мне все и рассказал, что пятнадцать человек в живых нас осталось. Из сотни. А оказались мы под Бялой Подляской. Это в Польской Народной Республике сейчас. Демблинская крепость, так называемая. Триста седьмой шталаг. Вместе со мной туда попали четверо — Сергей Иванцевич, Иван Желобкович, Николай Петров и Адам Влодек, поляк из-под Минска. Были и другие, самые разные люди — и советские солдаты сорок первого года из «Белостокского котла», и милиционеры со спецназовцами из приграничных городов, и солдаты разных полков и бригад армий Беларуси, Литвы, Украины… И даже несколько американских солдат, которых немцы взяли в плен в Литве. Откуда американцы взялись? Ну это вам на уроке истории потом расскажут. Сплошной салат «Оливье». А Иванцевич, тот вообще с дедом двоюродным встретился тамака. Вот так вот там бывало. Война…

И всем нам номера дали. То есть я был уже не Даниил Книжица, а номер две тысячи четыреста шестьдесят семь. И номера те на руках выжгли. Вот, смотрите. Орднунг у них, у гадов. Был. Сейчас наш порядок. Правильный. Без концлагерей.

Кхм… Опять я отвлекся. О чем это я? Ах да…

Без конца нас на допросы таскали. По очереди. До меня, врать не буду, очередь не дошла. Не успели, вражины. Не все с тех допросов возвращались, не все… Только и мы не терпели. Знали, что на этот раз война не четыре года идти будет. Ну месяц там, другой. Ну полгода. А оно вона как обернулося…

Тут и слухи по лагерю пошли, что нас переводить будут. А «перевод» — знаете, что такое на концлагерном языке у немцев? Фильм потом посмотрите про Освенцим — узнаете. Когда подрастете. Рано вам еще…

Вот в ту ночь мы и поднялись. Коля Петров, из «сорок первых» — мы так наших ребят из ТОГО сорок первого звали — назначен был капо нашего барака. Капо — ну это как у вас председатель совета отряда. Стоит, значит, он у приоткрытой двери, наблюдает в щель. Наконец, тихо кивает нам — патруль из двух солдат уже прошел, а следующий пойдет только через полчаса. Опять орднунг!

Готовы уже мы, сигнала ждем! А в сортире либераста топят. Кто такой либераст? Да предатель. Мы их тогда так называли. Что? И сейчас называете? Ну, ребятки, вы молодцы… Как топили? Да головой в… Что говорите? Правильно? Глуховат я после контузии, извините. Это меня уже под Бреслау… А вы молодцы, молодцы!

Начали мы с часовых на вышках. Как? Так ведь среди пленных и спецназовцы были, и собровцы, один даже из спецназа ФСИН был. ФСИН — это тюрьма. ГУЛАГ, ага, по-нынешнему. Крутые они? Да! А как в плен попали, если крутой? А вот тот фсиновец как раз в плен попал потому, что крутой. На него стена упала, а он просто сознание потерял. Не крутой был бы — помер бы. Понял, мальчик?

И вот свет прожектора упал перед входом в наш блок. Это сигнал! Вот теперь мы, ранее молчаливые, покорные заключенные шталага, и превратились в грозную силу! Теперь мы — солдаты. Солдаты России — неважно, какой у нее флаг и какой герб, и флаг и герб — кратковременные явления. Главное одно — за нами Россия!

Быстро мы с ними расправились. Не ожидали фрицы. Но и наших полегло немало. Иванцевич вот погиб тогда. Меня спасая от очереди эсэсовца. Положили мы их… Людская сила — она грозная, ежели за правое дело.

А наши уже близко были. Под утро первые «мишки» прилетели. Нет, не медведи. Вертолеты так у нас иногда называют. «Ми» — значит мишки.

И вот помирать буду — не забуду никогда. Садится, значит, «мишка» на плац. Кругом немцы убитые валяются. Солнце уже восток розовит. А из вертолета какой-то полковник вылазит. Кепку так придерживает, чтобы не сдуло. Это от лопастей ветер такой поднимается. Ну, мы выстроились вокруг. Стоим. Дождались, когда грохот стих. А полкан, то есть полковник, смотрит так на нас и вдруг говорит:

— Благодарю за службу, ребята!

Как мы заорали ему в ответ… Кто — «Служу Отечеству», кто — «Служу трудовому народу», а кто и «Служу Советскому Союзу» рявкнул.

Больных и раненых стали эвакуировать после того, как мы наобнимались. А я здоровым притворился. Ага. Ну и дальше воевать. Что? Нет, до Берлина не дошел. Не получилось. Ну мне тоже жаль, ребятки. Это я уже потом, после войны вместе с Петькой съездил. Вот там мы вместе с ним и расписались на развалинах Рейхстага. Да, Петька?

Десятилетний пацаненок неловко встал, уронив костыль на пол:

— Да, папа.

Класс затих, продолжая сидеть. Девчонки и, особенно пацанята, с уважением поглядывали то на своего одноклассника, то на его отца.

Встала учительница:

— Даниил Витальевич… Спасибо вам за рассказ…

— Сегодня я сержант Книжица, товарищ учительница. Сегодня же Девятое мая. День Первой Победы. А в этот день… Ребята! А что мы ждем? Скоро же парад! Пойдемте!

Ребятня с криком «Ура!» бросилась к выходу из класса. Седоватый мужчина подошел к сыну: