Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром

Насколько мог резко, я ударил его носком сапога под коленку, он взвыл и скорчился. Это был мой первый и последний тактический успех. Потому что в следующую секунду я получил такой оглушительный удар по затылку… Если бы не шапка — тут мне и конец! Отлетев к шершавой стене углового дома, ткнувшись в нее плечом и как-то исхитрившись не упасть да еще и развернуться лицом к опасности, я увидел, что досталось мне от четвертого, неизвестно откуда вынырнувшего и поигрывающего массивными нунчаками на блестящей цепочке. И остальные двое (сопляка в болонье я не считаю) приближались: один вытянул из рукава не то палку, не то полуметровый отрезок трубы, а второй щелкнул пружинным ножом.

Ситуация складывалась аховая, тем более что Ирина осталась от меня в стороне совершенно беззащитная.

И если судить здраво, проще всего было бы бросить им ничего для меня не значащую куртку вместе с остатком денег. Бросить и спокойно вернуться туда, где мы привыкли чувствовать себя суперменами и вершителями судеб мира.

Но меня уже забрало. Мало того, что в первый же выход в город меня разденет какая-то мелкая сволочь и Ирина будет этому свидетельницей, да и с нее дубленку снимут, в лучшем случае, так ведь по большому-то счету — бывшего товарища Сталина грабят! Это как назвать?

Уличную драку, внезапную и скоротечную, вспомнить и то бывает затруднительно, а тем более — описать. Не будешь же, как в голливудском сценарии, перечислять все замахи, удары и финты.

Помню, что бросился на прорыв, чтобы прикрыть Ирину и с боем отступать до близкого уже подъезда. Получил сильный боковой удар палкой по ребрам. Сам кому-то крепко врезал. Через пару секунд ощутил себя лежащим на тротуаре. В экспрессионистском ракурсе — снизу вверх — увидел, как Ирина, имевшая неплохую, по ее словам, спортивную подготовку, сбила с ног того, что с нунчаками, и, прижавшись к стене, делает руками жесты в каком-то «зверином стиле».

Сжавшись, я прикрыл коленями живот, что спасло от удара, который мог бы стать и последним.

Дальше вообще как блики фотовспышки. Вертящиеся перед лицом Ирины нунчаки, омерзительная кривая ухмылка замахивающегося палкой парня. Распахнувшееся на третьем этаже дома напротив окно и головы любопытных в подсвеченном сзади прямоугольнике. И гулкий звук выстрела, оранжевое пламя перед стволом непонятно когда выхваченного из внутреннего кармана куртки пистолета.

И с этого момента время вновь пошло нормально. Пуля между лопаток бросила владельца нунчака мимо Ирины, на грязный и вонючий мусорный бак. Он словно прилип к нему с раскинутыми для последнего объятия руками, а потом медленно стал оползать вниз. И дальше я не колебался. После войны, Валгаллы и всего прочего обычных, естественных для мирного, законопослушного человека рефлексов у меня, оказывается, уже не было.

Тем более что занесенная над моей головой палка готова была раздробить череп или перебить позвонки. Состояния необходимой обороны не смог бы отрицать самый суровый прокурор. Хотя уж о нем-то я совершенно не думал.

После первого выстрела спуск отжимается будто сам собой, без малейшего усилия. Еще одна вспышка, веер искр от не успевшего сгореть пороха, и второй, выронив палку, постоял секунду-другую, царапая пальцами грудь, будто не пуля туда попала, а раскаленный уголек залетел под рубашку. Потом парень резко сломался пополам и ткнулся лбом в снег. Из горла его с бульканьем исторгся рычащий стон. И все.

Третий испуганно раскрыл рот, сделал движение, собираясь выбросить нож и поднять руки, но не успел. Ему остался дуплет. Я же говорил, что, начав стрелять, ухоженный пистолет делает это будто сам собой…

Последний, он же первый, кто все затеял, с визгом метнулся за угол. Положить и его вдогон труда бы не составило. Да, может, и стоило. Однако я опустил ствол. Ко мне кинулась Ирина, в окне наверху с треском захлопнулись створки. Даже в «Будапеште», в сотне метров отсюда, вроде бы стихла музыка.

— Давай, быстро! — Я потянул Ирину за руку. Бежать не имело смысла, до нашего подъезда полминуты хода, милиции не видно и не слышно, а свидетелей, с замирающим сердцем прилипших к темным стеклам, я не боялся.

Ну а МУР, если он здесь и существует, должен мне быть только благодарен. Минут через десять приедут, найдут трех, возможно, давно им известных клиентов с орудиями преступления в руках, а рядом четыре характерные гильзы да следы офицерских сапог.

В конце концов революционное время, раз оно тут присутствует, требует для поддержания порядка соответствующих методов.

…Как я и предполагал, никто не преградил нам путь и не помешал подняться на свой этаж. У обитой кожей двери, за которой, по словам Берестина, проживает генерал-полковник авиации, я наконец лично пережил ощущение провала в безвременье. Только что меня окружала ночь девяносто первого года. Ирина поднесла к двери свой портсигар. По глазам ударила вспышка абсолютной тьмы, — по интенсивности сравнимая с фотоимпульсным взрывом — только, естественно, с обратным знаком… Мгновенная потеря ориентировки и координации, чувство стремительного падения с вращением по всем осям. И снова я стою на том же месте и одновременно непонятно где. Возможно, в том же году, где был Алексей, а может, просто секундой раньше… Дверь открылась, и мы вошли в застоявшееся тепло прихожей; еще мгновение, щелчок замка — и, пожалуй, навсегда толстенное дубовое полотнище отсекло от нас непонятную и, признаюсь, жутковатую в этой непонятности реальность номер икс в энной степени.

Положив на подзеркальный столик пистолет, от которого в стерильном воздухе резко запахло пороховой гарью, я помог Ирине снять дубленку, расстегнул «молнию» на высоких голенищах ее итальянских (кажется) сапог, бросил на вешалку роковую кожанку. И только тут вспомнил, что, падая, выронил сверток газет. Вот это меня по-настоящему огорчило. Ну прямо хоть обратно беги…

…Итак, время — час ночи. До восьми утра, когда должен (троекратное «тьфу») вновь открыться вход в Замок, масса минут и секунд.

В квартире, как уже отмечалось, было тепло, почти жарко, старинные чугунные батареи работали во всю мощь. Ирина сказала, что хочет переодеться, и удалилась в полумрак коридора, я же в познавательных целях принялся осматривать комнату, в которой остался. Да, все было именно так, как описал Берестин, — с точностью милицейского протокола. Включая и «браунинг хай пауэр» в ящике стола, и даже пиво в холодильнике. Невероятно, но за двадцать пять минувших (с шестьдесят шестого по девяносто первый) лет оно ничуть не испортилось. И штабеля денег оказались на месте, и бланки документов. Не то чтобы я не верил правдивости записок Алексея, но все равно удивительно…