Надежда Попова - Ловец человеков

— Нет, никого; убиенные — одинокие.

— Так кто этим занимался?

Отец Андреас чуть покривился — это был первый раз, когда Курт заметил на его лице столь неблагостное выражение.

— Бродяга. Прижился к нашей деревне с полгода назад; нанимается ко всем понемногу — вскопать, принести, починить…

— Вашим безденежным прихожанам есть чем ему платить? — усмехнулся Курт; святой отец же, кажется, иронии не заметил.

— Только пищей. Да еще одеждой. Но он не уходит. — Несколько секунд подумав, отец Андреас добавил: — Он вообще странный.

— Чем?

Тот снова смутился и запнулся, опять опустив взгляд на проплешину меж ушей своего ослика.

— Ну… не знаю… Разве не странно, что человек продолжает пребывать в таком… таком месте? Денег он у нас не заработает — это ему сказали сразу; не в ходу, все натурой… Вот разве…

— Да? — поторопил Курт.

— Вот разве домишко ему досталось. Помер старик, которому он взялся подлатать ограду. Наследников у него не было, так он перед смертью через меня завещал, чтоб в его доме жил этот бродяга. Только даже домом это жилище не назовешь. Стены есть, кровля есть, только с дырами, двери не запираются, а окна голые — рамы одни, да и те гнилые. И размерами — пять шагов на три. Вокруг ограда — в тех же пяти шагах от стен.

Курт вздохнул.

— Знаете, святой отец, для многих то, что вы описали, было бы райской кущей. Вам не приходилось ночевать под открытым небом годы подряд?.. Так что это еще не странность.

Но обратить внимание на этого бродягу стоит, договорил он уже про себя. Вряд ли, конечно, такой человек мог совершить убийство — он на виду, все к нему приглядываются, он носит малопочетное звание чужака (что по факту является отягчающим обстоятельством при любом бедствии — будь то кража треснувшего горшка с частокола какой-нибудь тетушки Марты или внезапно начавшийся град), и, что называется, гадить там, где живешь… Вряд ли. Но мало ли что. Бывает всякое — уж это-то Курт знал на собственном горьком опыте.

— Как его имя?

— Бродяги? Бруно. По крайней мере, так он сказал.

Курт усмехнулся.

— Не очень-то вы ему симпатизируете, да, святой отец?

Тот потупился еще больше, нервно дернув плечом, и кивнул.

— Грешен. Хотя, если он решил у нас остаться, теперь и он будет членом моей паствы; собственно говоря, воскресенья он не пропускает, и на исповеди бывает постоянно… Не нарушая ее тайны, могу сказать, что в его признаниях я не видел ничего особенно крамольного, хотя в общении он довольно неприятен…

— Так в чем дело? Давайте, признавайтесь. Я ж все равно узнаю.

Отец Андреас снова побледнел, вжав голову в плечи.

— Просто… Просто однажды я намекнул ему, что неплохо бы доброму христианину с такими руками помочь матери-Церкви, в том смысле, чтобы он поставил новую стену в церкви — старая разваливается, а у нас не осталось никого, кто бы хоть что-то смыслил в каменщицком ремесле. По крайней мере, так, чтобы все это не обвалилось при первом же дуновении ветра…

— А он, надо полагать, в процессе неприятного общения весьма неприятно высказался о дармовом труде?

Отец Андреас понуро кивнул.

— Я обещал, что в моей трапезной он может беспрепятственно получать все, что я сам ем, в течение всего времени, пока будет идти работа. А этот циничный… сын Церкви возразил, что теперь требует уплату деньгами.

— И в приличной сумме?

— Ну… говоря по чести, столько бы я заплатил нанятому каменщику со стороны… Только ведь моя церквушка — она не богаче меня, и мне не жалко денег, их попросту у меня нет. Но что делать — собираю. Объявил в приходе, что нужны средства на ремонт церкви…

Священник сокрушенно умолк, и Курт покосился на его лицо с интересом. Занятно. Ведь и в самом деле его волнует благоустройство той дыры, что странная прихоть судьбы назвала его домом. Вряд ли заношенная и латаная ряса, уже почти бежевая вместо темного коричневого цвета, была надета демонстративно. Еще на обеде в монастыре Курт заметил, что одеяние, которое сам святой отец явно почитал выходным, выглядит довольно скромно, чтобы не сказать — убого. В обносках же, которые красовались на нем сейчас, он вообще напоминал странствующего монаха, отягощенного обетом бедности и пребывающего в этом путешествии всю свою жизнь. Он был похож на мужа немолодой и больной женщины на смертном одре, на восстановление и выздоровление которой он отчаянно и почти безысходно надеется; любящего мужа, не только стойко переносящего с ней все тяготы, но и видящего в этом некоторое нездоровое удовольствие.

А ведь при всех его запинках и явном смущении в ответ на мало-мальски неглупый вопрос, при фактически полном незнании латыни — при всем этом не создавалось впечатления, что отец Андреас неумен. Странно все это, если учесть тот факт, что (это Курт знал, поинтересовался уже) семинарию священник посещал не самую плохую. Скажем так, очень даже приличную…

— Отец Андреас, хочу задать вопрос, — начал Курт и увидел, как тот подобрался; может, подумал он вдруг, все дело просто в том, что в глубинку рассказы о работе Конгрегации доходят в сильном искажении… Сложно даже представить себе, какие легенды рассказывают по ночам непослушным детишкам… — Вы производите впечатление умного человека.

— Спасибо, — настороженно буркнул тот.

— Однако я не мог не заметить, как тяжело вам было поддерживать некоторую часть разговора с отцом настоятелем. Я почти уверен, что еще многое из семинарских курсов прошло мимо вас. На прогульщика вы не похожи…

Священник заметно расслабился и даже чуть ухмыльнулся — уныло и, кажется, немного обиженно прямотой собеседника.

— Да, брат Игнациус, этого нельзя не заметить, верно? — отец Андреас нервно хихикнул и погрустнел. — Я честно хотел выучиться — я полагал, что малость нашего селения не причина к тому, чтоб иметь плохого священника. Вот только оказалось, что учиться надо слишком долго, а селение осталось без священнослужителя вовсе. То есть, когда я уезжал, священник там был, но оказалось, что не только простого люда коснулось искушение безвластием наших мест… то есть…

— Выгреб церковную кладовку и сбежал? — допустил Курт, опять прервав собеседника на полуслове; отец Андреас осунулся совершенно, только молча кивнул. Он усмехнулся. — Я смотрю, милые люди у вас живут, святой отец.