Татьяна Сорокина - Мыколка

— Ты что же тварь бесстыжая творишь, ладно живешь невенчанной с барином, то его грех, да и прибыток в том большой. А парня, зачем к себе тащить, думаешь, Вершинин совсем ничего не поймет, к чему ты казачка смазливого себе взяла.

Фекла тоже раскраснелась и начала доказывать, что ничего такого она и не думала и не хотела.

Но Прова Кузьмича на мякине было не провести, он только усмехался в ответ на доводы дочери.

Но все же молодость победила, когда Фекла сказала, что не хочет добром, то приедет сам барин и прикажет Николку отправить в имение, Пров Кузьмич со злости плюнул и сказал:

— А, делай все, что хочешь, самой потом на конюшне под розгами лежать, парня только жаль, запорют из-за тебя до смерти.

Через пятнадцать минут все в доме уже знали, что Фекла забирает Николку, обе ее сестры ходили надутые и шептались по углам, Пров Кузьмич ходил мрачный и кричал на всех, а Марфе даже отвесил плюху, чего он не делал уже несколько лет.

И только Фекла, довольная собой, собиралась в обратную дорогу.

Когда садилась в бричку, то сказала со стальным оттенком в голосе, провожающему ее отцу

— Чтобы завтра к обеду Николка предстал передо мной в имении. Пусть и бабку свою забирает, найдем ей угол какой, чай я не супостат, чтобы их разлучать, помрет старуха еще с тоски.

К вечеру уже все село знало, что приезжала Фекла, и забрала Николку в имение, судачили об этом тихо, по углам, но все сходились в том, что у Феклуши крышу сорвало совсем, и добром это дело не кончится.

Бабка Глафира тоже сразу поняла, с чего это Фекла приказала им прибыть в имение и начала поливать ее самыми последними словами. Сам Николка сидел в раздумьях. Он последнее время начал тяготится пребыванием в работниках у Прова Кузьмича. Он сам не понимал себя, но почему-то его начали раздражать монотонная жизнь, и общение с батраками, душа хотела чего-то, а чего было непонятно. Он уже выучил алфавит и свободно читал не только современный текст и но и священные книги, написанные на старославянском языке, что приводило в полный восторг отца Василия. Но поговорить о прочитанном было собственно не с кем, никого это не интересовало.

И вот сейчас появилась возможность немного изменить эту жизнь. Он тоже прекрасно понял, что просто понравился Фекле, поэтому она и решила взять его в имение. Когда он ее увидел, то сам был поражен, после одетых в сарафаны и душегрейки, замотанных в платки девок, перед ним была красавица, одетая в шелка и муслин с замысловатой прической. И он с волнением думал, что эта красавица взяла его к себе не просто так. И только холодком по животу проходила мысль, что будет, если об этом узнает Вершинин.

Делать было нечего и следующим днем, бабка с внуком, собрав в узелки свое имущество и приперев дверь избы палкой, отправились к Прову Кузьмичу, ведь тот обещал расщедриться на телегу, чтобы доставить их в имение.

День был холодный, дул северный ветер, лужи по дороге замерзли, периодически сыпал мелкий снежок. Бабка сидела, сгорбившись на телеге, закутавшись в тряпье, и шмыгала носом. А Николка шел впереди, периодически останавливаясь, чтобы не уйти слишком далеко. Кузьма, правивший лошадью неоднократно предлагал перестать маяться дурью и сесть рядом с ним, но внутренне беспокойство не давало Николке это сделать. По извилистой, ухабистой дороге с неоднократными бродами через ручьи, они через четыре часа добрались до села. Село Покровское, где было имение, было несравнимо с Чугуевым, в нем жила почти тысяча душ. Именно с этого села шло все богатство Вершининых.

Надо сказать, что крепостные Вершинина, жили, в общем, неплохо, по сравнению с крестьянами у соседских помещиков. А то, что он никогда не давал забривать молодежь в солдаты, и покупал для этого людей со стороны, вообще было большой редкостью.

Когда из небольшого леска они выехали в поля, Николка замер в восхищении. Когда он слушал рассказы батраков о редких посещениях Покровского, то он представлял себе барскую усадьбу просто большой избой, ну, может быть раза в два больше, чем у Прова Кузьмича. А тут среди голых деревьев стояло чудесное белое двухэтажное строение с колоннами. Высокая кованая ограда окружала все это великолепие, а уж за ним стояли флигеля для гостей, и уже совсем далеко жилье дворни и прочие хозяйственные постройки. И сейчас он пожирал это зрелище глазами, пытаясь рассмотреть все подробностях.

Кузьма не поехал к главному входу, где от высоких изящных ворот к дому вела широкая аллея, обрамленная высокими липами. А повернул направо и поехал вдоль кованой ограды, которая за следующим поворотом уже сменилась обычным забором, проехав еще немного, они въехали уже в самые обычные деревянные ворота, но все же на железных петлях. Там их встретил неприветливый дворник с большой метлой и сразу начал орать, на тупую деревенщину. Но когда узнал, кто приехал, сразу стал совсем другим человеком.

— Так это ты будешь новый казачок Феклы Прововны? Ох, и могутный парень, как звать то тебя, а, Николка, точно-точно, так и говорено было, а как там Пров Кузьмич поживает, здоров ли? — кланяясь, говорил он. Но все же не утерпев, спросил тихо у Кузьмы, когда Николка с бабушкой уже шли к людской.

— Так, что это, действительно, дурачок бывший?

И получив утвердительный ответ, долго качал головой.

— Чего только на белом свете приключиться может, ох и времена настали, юродивые выздоравливают, видать не перевелись еще чудеса в природе, — сам себе внушал он, усердно маша метлой.

Когда бабка с внуком зашли в людскую, их сразу оглушило многоголосье, человек десять прислуги сидели за столом и поедали наваристые щи, пахнущие мясом. От аппетитного запаха у Николки даже закружилась голова, и он непроизвольно сглотнул слюну. Дожив до семнадцати лет, он ел мясо наверно несколько раз в своей жизни, а так, как это было до его преображения, то он вовсе этого не помнил. А в этом году мяса они еще не едали, только изредка у Прова Кузьмича на ужин была мелкая рыбка.

Угрюмая старуха, которая стояла у огромного горшка, без слов поняла, кто зашел в помещение, и кивнула им на лавку. Бабка с Николкой перекрестились на образа в красном углу, разоблачили свое тряпье и уселись рядышком за стол. Та же старуха зачерпнула им густых щей в две глиняные миски, и, поскребя по дну горшка, выловила по кусочку мяса, Глафира охнула и, встав, начала благодарить повариху, с которой, видимо была когда-то знакома.

— Благослови тебя господь за доброту Прасковья, уважила старую, мясца подложила.

Прасковья буркнула что-то невнятное, а Николка достал из-за обмотки свою ложку, молча принялся за еду. Куски ржаного хлеба, толсто нарезанные, свободно лежали на блюде, и парень быстро прихватил один из них и в несколько минут прикончил щедро налитую миску.