Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!

— Ну, Одон, пошли, провожу, — Карел громко икает и задумывается.

А я думаю: как бы ты, братец, не передумал быть хорошим! Полста монет — достойный соблазн, стоящий дороже обиды несовершеннолетнего сосунка.

И вижу я, как в оценивающих глазах Карела умирает эта мысль.

— Пошли, Одон, — и он первый пробирается к выходу из прокуренного зала.

Мы идем по притихшему городу, где-то вдали, вроде как у Башни Палача, стучат своими гремелками Желающие. Нам они не помешают — это в противоположной стороне от дома Герды, вдали от нашего пути.

Ночью даже очень знакомые места всегда выглядят чужими; не узнаются и путают сознание улицы; серые фасады спящих домов и закрытые ставнями окна создают впечатление вымершей пустоши, а малейший шум способен напугать до дрожи в коленях и клацанья трясущимися зубами. Хоть Анку-Остроухие и навели в стране идеальный порядок, внушили буйному народу послушание и уважение к закону, но мало ли? Не стоит гулять темной ночью даже по очень спокойному городу. Придурков всегда в избытке в любой стране и во все времена. Даже если потом их накажут, то пострадавшим эта справедливость будет уже безразлична.

Мы с моим новым приятелем крадемся вдоль дорожных канав, по которым нечистоты с улиц попадают в реку Виндхаар, что делит наш совсем не столичный город Харман на две неравные части. Карел шепотком иногда ругается — незнакомо и кучеряво — когда попадает какой-нибудь ногой в чавкающую жижу. Наверное, переживает за свои чудесные сапоги.

Зачем я тащу его с собой? Из любопытства — страсть как интересно, что там случилось на Болотной Плеши? Ведь даже дед о том предпочитал не болтать лишний раз. И вряд ли по незнанию — потому что дед знал все!

Хорошо, что в мои комнаты ведет с улицы отдельная лестница, а то бы пришлось будить хозяйку и ее усатого кавалера.

— Пошли со мной, — командую своему спутнику.

Он смотрит на меня, и я вижу недоумение на его лице — ведь договор выполнен, он проводил меня до дома и теперь свободен?

— Пошли! — повторяю еще раз, настойчивее, и ступаю на первую ступеньку.

Мы с Карелом проникаем в мою спальню, где еще не прибрано толком, вещи набросаны невообразимо спутанной кучкой, но зато постелена свежая постель, под кроватью блестит гладким боком ночной оловянный горшок, а на столе высится глиняный кувшин с колодезной водой.

— Добрались, — говорю вполголоса, но сторожусь напрасно, потому что богатырский храп ночного гостя Герды способен разбудить и мертвого, но ничего не происходит — видимо, хозяйка переутомилась в ночных шалостях.

Прибавляю огня на ночной лампе, любезно оставленной мне домовладелицей.

— Недурно, — Карел оглядывается вокруг. — Здесь можно переночевать? Бесплатно?

— Устраивайся на полу, — кидаю ему пышную перину с кровати, — подушки для тебя, увы, нет.

— Смеешься? Мне с подушкой спать — только расхолаживаться. А в моем положении такого позволить себе нельзя. Кто это такие рулады выводит?

Карел смотрит вниз, на пол, под которым как раз должна находиться спальня Герды.

— Хозяйкин дружок-стражник, — безразлично отвечаю я, хотя самому неприятно, что он остался в доме.

Карел стаскивает с ног сапоги, припадает к горлу кувшинчика, делает несколько торопливых глотков и ставит его на место:

— Ой, извини, я думал там просто вода.

— А там? — я уже подозреваю, что гостеприимная хозяйка и сама была бы не против свести со мной знакомство поближе, и если бы не этот усач…

— А там вино. Неплохое для здешних мест. Не сравнить, конечно, с южными провинциями, но все равно неплохое. — Он замолкает, но видно, что хочет что-то сказать. — Я немного отпил. Где-то на половину оловяшки. Нечаянно.

Я сажусь на край кровати и слежу, как Карел устраивается на полу.

— Карел, дружище, — я не знаю, как мне озвучить свою непростую просьбу и потому мямлю, — здесь такое дело, понимаешь… я не могу тебе предоставить бесплатную ночевку.

Приятель смотрит на меня удивленно:

— Как же так? Ты ведь знал, Одон, что денег у меня нет? Зачем притащил сюда? Перину вот…

Еще бы мне не знать! Готов биться об заклад, что не дай я ему ту пару монет, то уже завтра он занялся бы людоедством!

— Понимаешь, Карел, вот когда мы встретились, ты сказал, проболтался про Болотную Плешь, помнишь?

Он не отвечает, ждет продолжения.

— Расскажи мне, что там было на самом деле, и будем считать это твоей платой за ночевку.

— А иначе? — он весь как-то подбирается, но остается на месте.

— Не знаю, — развожу руками, — правда, не знаю. Наверное, ты все же переночуешь, но я страшно расстроюсь. Буду ворочаться и стонать всю ночь.

Прислушиваюсь к раздающемуся снизу храпу и понимаю, что моя угроза — пустое.

Он беззвучно закатывается в приступе смеха, держится обеими руками за живот и закрывает глаза, в которых становятся видны влажные блестки выступившей влаги. Смеется долго, заразительно, едва не сучит ногами по полу. А мне не смешно.

— Ты забавный парень, приятель, — говорит Карел, когда успокаивается. — Не ожидал я такой простоты. Зачем тебе это?

— Хочу разобраться, как так получилось? Понять — кто такие мы и кто такие Анку? И почему мы не можем их одолеть?

— Ишь ты! — восхищается Карел и садится, обхватывая колени руками. — Зачем тебе это, мальчишка?

Я и в самом деле не знаю, зачем мне это, но желания узнать, прикоснуться к правде, вдруг оказывается так много, что оно сжигает меня. И я знаю, что никто во всем мире не расскажет мне о тех событиях вернее, подробнее и правдивее, чем мой нечаянный друг.

— Не знаю, — говорю ему и в свою очередь прикладываюсь к кувшинчику. — Но очень хочется знать.

Сколько-то времени мы молчим — только огонек в лампе пляшет, отбрасывая трепещущие тени на стену, да слышен исполинский храп перетрудившегося стражника.

— Ладно, Одон, — разрывает наше молчание Карел, — за добро нужно платить добром. Нехорошо выйдет, если тебя, такого молодого, сожрет ненасытное любопытство. Я тебя спасу от такой участи. Я расскажу тебе о Болотной Плеши, но у меня тоже есть два условия. Если ты их примешь, я постараюсь вспомнить все.

— Говори! — я уже готов к любым условиям.

— Ты же знаешь, что я… что мне… в общем, Одон, рассказ мой стоит двадцать монет. Мне неудобно это говорить, но завтра я снова захочу кушать, а память — единственный товар, который у меня сейчас есть. И я хочу получить за нее хоть что-то. Понимаешь?

Я молча достаю свой кошель с теми монетами, что отдал мне незнакомый бакалейщик:

— Одна, две… десять… шестнадцать… двадцать. Забирай. Какое второе условие?

— Никто не должен об этом узнать от тебя. Потому что, если это произойдет, Остроухие решат заняться мною всерьез и меня тогда не спасет ничто. А мне еще хотелось бы немного пожить.

— Конечно, Карел! Это само собой! — горячусь, потому что мне кажется, что уж это-то условие я смогу выполнить не особо напрягаясь.

— Не спеши, — он останавливает мой порыв. — Это очень трудное условие.

— Я сдержу слово, Карел, — решительно обещаю я.

Он испытующе смотрит на меня, долго, пристально, изучая и запоминая:

— Хорошо. Тогда неси что-нибудь промочить горло, — он ловко подхватывает со стола кувшин, выливает в себя остатки и протягивает его мне, — рассказ длинный будет. Не бойся, никого ты сейчас не разбудишь, даже если позовешь сюда циркачей с дудками. Твоя хозяйка и ее храпун мертвецки пьяны. Трезвые так не храпят никогда.

— Да? — мне не верится, что по звуку можно определить степень опьянения человека, но наплевав на предосторожности и манеры, я иду, бегу вниз, в погребок, за еще одним кувшинчиком.

Я спешу, потому что почти уверен, что когда вернусь, то не застану ночного гостя — очень уж грустны были его глаза, когда он ставил передо мной свои условия. Но Карел оказывается благородным и последовательным.

— Принес? Тогда слушай, — говорит он.

История о том, как плохие Анку пришли в мир добрых людей.

— Когда тебе будут говорить, что появились Остроухие двести лет назад — не верь! Случилось это гораздо раньше. Это не они, а мы, люди, пришли на их землю. Их было очень мало в здешних краях. Да вообще повсюду. И очень долго они были добрыми и гостеприимными хозяевами. Таким, каким бывает хозяин овечьего стада — долгие месяцы ухаживает за своими овцами чтобы однажды взять и зарезать!

— И сожрать…

— И сожрать. В общем, в старой Хронике, которую нашел мой прадед в родовом склепе, Остроухие назывались не Анку. Первое имя, под которым их узнали люди, было их собственное название — Туату. И каждый их род, клан, семья назывался Сид. Что стало поначалу вторым именем диковинного народа. В каждом Сиде насчитывалось от трех до пяти Туату, и было этих Сидов во всем нашем королевстве не больше полудюжины. Каждый Сид имел свое собственное имя — Баанва-Сид, Кайз-Сид, Динт-Сид. Были и другие. Не знаю, чем они отличались — о том в хронике не было ни единого слова. Но видимо, чем-то отличались. Они никогда не задерживались подолгу на одном месте, сменяя свои жилища в холмах и горах каждый год, обычно через седьмицу после осеннего равноденствия. В Хронике не говорилось — был ли у них король или какой-нибудь старейшина. Туату предпочитали не пересекаться с другими Сидами, но как-то умудрялись согласовывать свои ежегодные перемещения, не навещая друг друга и не ставя в известность соседние кланы. Там было еще много подробностей, я расскажу главное: народ Сидов, дружелюбный, светлый, бесконечно мудрый; их прикосновение вызывает у человека священный трепет и паралич; их стрелы бьют без промаха и сразу до смерти, даже если поразят руку или ногу; их речи всегда сладки и правдивы; лицезревший Сида становится почти святым. Они живут вечно, и никто никогда не видел ни одного мертвого Туату. Они жили в своих холмах и в горах, их дороги редко пересекались с людскими, но если когда-то такое все же происходило, то разговоров об этом счастливом событии хватало любой деревне не на один год. Им поклонялись, их любили больше чем Святых Духов.