Колхозное строительство 7 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

— Одно уточнение. А вы эти семь лет чем занимались? — Соломонович, взял оранжевую шариковую ручку и подвинул к себе блокнот.

— Наша семья владела приличным наделом земли. Я выращивал хмель, а также руководил работой трёх цехов, которые проводили первичную обработку дерева для изготовления фанеры на фабрике отца. Забегу чуть вперёд. Отец закупил в Италии оборудование для одного из цехов. Ну, я, как вернулся, навёл справки, где оно сейчас — оказалось, что эти земли в сорок первом захватили не немцы, а итальянские фашисты. И почти всё оборудование вывезли в Италию. «На Родину».

Михаил Соломонович оторвался от писанины и скривил тонкие губы.

— Вернёмся попозже к этому вопросу. Посмотрим, что можно сделать. Давайте снова к пребыванию в Алма-Ате.

— По привычке все Верным называли ещё. Меня устроили на работу в лесной отдел Туркестано-Сибирской железной дороги. Моим начальником был Андрей Владимирович Жириновский. У него была большая семья — жена и пятеро детей, а вот здоровье было не очень, туберкулёз в последней стадии. Работали вместе, он приглашал на праздники. Я-то один жил, так что довольно часто приходил к ним. В июле 1944 года Андрей умер, его жена Александра осталась одна с маленькими детьми, без работы и денег. Я поддерживал её, стали ещё чаще общаться — и, в конце концов, поженились. В 1946 году у нас родился сын Владимир, только я его не увидел. Нас с братом в это время запихивали в вагон. Депортировали в Польшу. На вокзал прибежали родственники жены, сказали, что родился сын. Скорая не успела приехать, и пуповину перерезал брат Александры.

— Знаете, Вольф Исаакиевич, я точно так же родился. Не успели врачи, дядя принимал роды, хоть был раввином, а не врачом. Извините. Продолжайте, — сотрудник «Моссада» снова за ручку взялся.

— Александра в июне 1946 года поехала ко мне в Польшу, чтобы показать мне Володю, малышу тогда было всего три месяца. Она со мной прожила несколько недель, но в советском посольстве ей запретили долго оставаться. Александре пришлось вернуться в Казахстан. Я очень хотел с ней уехать, но не пустили. Следующие несколько месяцев мы вели переписку, но в сентябре 1946-го я написал жене о том, что в СССР плохо относятся к тем, кто контактирует с заграницей. Сообщил, что не хочу её подводить, а поэтому переписываться больше не буду. Больше об Александре и Владимире я ничего не слышал. В 1949 году репатриировался в Израиль.

— Спасибо, господин Эйдельштейн. Дальнейшую вашу судьбу мы изучили.

— Михаил Соломонович, а можно хоть узнать, зачем вам я понадобился?

Лысый ещё раз промокнул макушку от пота, и каким-то извиняющимся жестом развёл руками.

— Понятия не имею. Может, слышали — тут приезжала делегация из СССР во главе с членом Политбюро и первым секретарём ЦК компартии Казахстана. Чисто экономические вопросы, никакой политики. Так вот: потом меня вызвали к Премьер-министру, и Голда Меир мне сказала, что господин Тишков, глава делегации, просил проработать вопрос о подборе и поставке удобрений для некоторых колхозов вблизи Алма-Аты, занимающихся выращиванием табака. Ну, это ладно — хотя и сомнительно, что в СССР нет таких специалистов. А вот дальше… Он попросил, чтобы этим занялся некий агроном Вольф, который был женат на Жириновской. Неделю вас разыскивали. Есть соображения? Что у вас общего с этим человеком, и почему он не знает вашей фамилии?

— Загадка. Ничего не слышал про Тишкова. А вы знаете… есть общее.

— Вот как? — напрягся лысый.

— В Алма-Ате живёт жена с сыном. Ну, может, жили.

— Ничего не объясняет. Загадка — это вы, «товарищ» Эйдельштейн. Ладно, собирайтесь — вы летите в СССР.

Интермеццо четвёртое

Известного фокусника Дэвида Копперфилда заковали в наручники, связали, зашили в мешок, поместили в металлический ящик и заварили. Всю эту конструкцию c вертолёта скинули в Ниагарский водопад…

К сожалению, секрет фокуса Дэвид унёс с собой.

Жизнь Джина Минго сделала столько крутых поворотов, что он уже перестал удивляться. Простой чернокожий парень из Акрона, штат Огайо, в детстве ни на что особенно не надеялся. Нищая семья, крохотная съёмная хибарка, школа от случая к случаю — её он так и не закончил. Пробовал играть в американский футбол, но для серьёзных занятий нужны были хоть какие-то деньги, а их не было — скопить удалось только на самый дешёвый мяч, и он часами бил по нему, стараясь перекинуть через крышу родного домишки. Как известно, в американский футбол играют в основном руками, а бьют по мячу, только когда исполняют так называемые «реализации», и для этого в каждой команде есть специалист. НФЛ в те годы была ещё в основном лигой белых спортсменов, а уж «кикеры» все поголовно были парнями из приличных семей европейского происхождения, обычно из тех, кто занимался футболом традиционным. Надеяться на подобную карьеру молодому негру было бы просто глупо — и тем не менее, он усердно занимался любимой забавой, а в свободное время околачивался в автомастерской соседа и научился кой-что делать руками.

Не зная, куда податься к восемнадцати, Джин решил пойти служить и завербовался в морской флот, надеясь пристроиться куда-нибудь к мотористам или боцманам — но там его случайно приметил тренер футбольной команды и оценил его необычное мастерство. Уже скоро он представлял флот в армейских турнирах, а после дембеля наудачу написал письмо в команду НФЛ из Колорадо и неожиданно получил профессиональный контракт. К тридцати годам Джин Минго так и оставался первым и единственным негром-кикером во всей НФЛ, но человеком он был легкомысленным, особенных сбережений не сделал, а впереди уже маячила спортивная старость — и тут в США начались волнения среди чернокожих. Джину не предложили нового контракта, и вообще будущее профессионального спорта на ближайшую пару лет казалось окутанным густыми тучами. Не до развлекухи будет в издёрганной восстанием стране.

В этот момент Джин и услышал от кого-то, что в Джорджии негры организовали своё фермерское хозяйство, куда принимают всех желающих честно работать на земле, собрал свои скудные манатки вместе с пожитками и направился на Юг, надеясь устроиться трактористом или шофёром. Только он успел приступить к работе, как ферму New Communities разорили «Чёрные Пантеры». И опять вопрос: куда деваться? Казалось, что на этом континенте уже нет места, где мирные негры могли бы спокойно жить и трудиться, ни с кем не ругаясь и не воюя. Минго вспоминал свою жизнь на флоте и в спорте — там к нему зачастую относились презрительно даже «товарищи» по команде и соседи по кубрику. Среди всех белых футболистов только одного он мог назвать другом — это был звёздный ресивер «Окленда» Фред Билетникофф. Фред был русским, его семья жила в Пенсильвании, где Минго последнее время играл за «Питтсбург», Джин даже пару раз бывал у них в гостях и знал, что отец Фреда Снуки — важная фигура среди русских американцев. Именно Минго подкинул Чарльзу Шерроду идею податься со всеми колхозниками к русским, потому что знал, что его друзья никогда не обижали негров, и надеялся, что другие русские, которых в Пенсильвании много, не будут против таких соседей. И всё же он даже не подозревал, чем в итоге обернётся эта затея и куда она его занесёт.

Через месяц Джин с раскрытым ртом ходил по огромному городу Сент-Питерсберг, как его звал Снуки, или Ленинград, как он назывался здесь теперь. Это был самый красивый город, который Минго видел в своей жизни, но тут было ужасно холодно — слава богу, что жить им предстоит где-то намного дальше на юг. Наивный — он даже не предполагал, что в Средней Азии зимы бывают ещё похлеще балтийских. Ещё месяц, и вот он уже слоняется по заснеженным улицам Алма-Аты в белом бараньем полушубке и лохматой шапке, начал привыкать к сытным мясным кушаньям, которыми славятся казахи. Джин сначала думал, что жить придётся среди казаков, и очень удивился, когда его новыми соседями вместо огромных бородатых мужиков в папахах и с ножами в зубах стали невысокие восточные люди. Джин видел в жизни не так много азиатов, все местные казались ему похожими на известного актёра Джорджа Такеи, и голова от этого порой шла кругом. Впрочем, его чёрная физиономия удивляла их намного больше, но они были весьма дружелюбными ребятами.