Ц 6 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Алон неуклюже подвинулся, оглядываясь назад. По древней дороге, проложенной еще финикийцами, катила передовая колонна 36-й бронетанковой дивизии «Оцват Гааш» — копотя пылью, панцеры валко качались, грозя орудиями супостату.

Когда палесы ударили по мирной Галилее из 130-мм гаубиц и 40-ствольных «Градов», накрывая Кирьят-Шмону, Метулу и Нахарию, премьер и министр обороны явили трогательное единодушие — пожав друг другу руки и отринув взаимную неприязнь, Ицхак Рабин и Шимон Перес заключили мужской договор о мире. И пошли войной на палестинцев — общий враг объединяет…

Две эскадрильи самолетов «Кфир» отбомбились по Западному Бейруту, налетая парами со стороны моря. Ракеты и бомбы перепахали лагеря Нахр-эль-Баред и Бадауи, уничтожив склад боеприпасов и около двух взводов «тридцатьчетверок».

Разумеется, вторжение сильно возбудило сирийцев, и дядюшка Асад тут же ввел войска в долину Бекаа…

…«Магах» внезапно дернулся и замер, качнув передком. Рядом, звякая и рокоча, остановился командирский танк. Генерал-майор Бен-Галь молодецки спрыгнул на броню и оскалился, приветствуя Алона.

— Как дорожка, рабби? — заорал он, стягивая каску.

— Это направление, алуф, а не дорожка! — перекричал Рехавам дизельный клекот.

Авигдор рассмеялся, соскакивая на галечный пляж. Новенькие танки «Магах» и старенькие «Шот-Каль» грохотали, расползаясь по берегу и глуша моторы. Облачка сизого чада таяли в теплом воздухе — и набавлялась тишина. Становились слышны шуршание листвы и плеск речных волн — урез воды словно делил мир и войну.

Кряхтя, Алон полез из люка. Осторожно, чтобы не разбередить больную спину, соскользнул на броню, хватаясь за пулемет. Фу-у…

«Как мне тогда Юваль сказанул? — усмехнулся Рехавам. — «Суета — не мой стиль!» Во-во…»

В люк тут же просунулась вихрастая голова Ариэля Кахлона. Спецназовец юрко выскользнул наружу, за ним — Юваль и Цион. Вся группа в сборе, кроме Гилана. В госпитале отлеживается Гилан. Попал под раздачу на Прибрежном шоссе…

— Рабби, — живо блестя глазами, Кахлон завертел головой, оглядывая речную долину и рокочущую бронетехнику, — а форсировать будем?

Генерал-майор рассмеялся, хлопая себя по коленям и качая встрепанными кудрями.

— Форсировать другие будут, Ари, — проворчал Алон. — Наша цель попроще — зачистить земли от палесов вплоть до Литани, — уловив в своей речи назидательные нотки, он насупился, но договорил с вызовом: — Местные христиане натерпелись от боевиков и хотят, чтобы мы тут остались навсегда. Ну, в этом наши желания совпадают. Так что ты стоишь сейчас на новой северной границе Израиля!

— Здорово… — впечатлился Кахлон.

Зависла нестойкая тишина, перебиваемая грюканьем железяк — мехводы пользовались остановкой для мелких починок. А река текла и текла себе мимо, безразличная к человечьим разборкам — за минувшие века Литани немало вынесла в море пролитой крови…

— Едут! — встрепенулся Бен-Галь, втаптывая в скрипучий гравий недокуренную сигарету.

Со стороны Набатии показалось желтое облако — в пыли подпрыгивали и шатались три колесных бронетранспортера UR-416.

— Не стрелять! Это союзники!

Из головного броневика, затормозившего в удушливых клубах пустынного праха, выбрался бравый майор Хаддад в форме без погон. Этому толковому офицеру удалось собрать в один кулак христианские и мусульманские отряды самообороны, сплотив их в Армию Южного Ливана.

— Шалом! — воскликнул он, топорща усы.

— Салям! — ухмыльнулся Алон, и крепко пожал протянутую руку.

— Вот, разузнали кой-чего! — Саад развернул карту на броне «Магаха». Юваль живо прижал ее руками, чтобы не залистывало ветром.

— У палестинцев пятнадцать тысяч бойцов, — доложил майор. — Крупные силы противника сосредоточены на западном склоне хермонского хребта и на высотах Арнуна, господствующих над излучиной Литани — это там, — махнул он рукой, — ближе к Набатии. Оттуда палесы контролируют Тир, Большую Сайду и все побережье от Дамура до Бейрута. В каждом из этих районов от полутора тысяч бойцов до целой бригады. В их распоряжении артиллерия, вплоть до 155-мм орудий, «катюши» и около сотни «Т-34-85». Авиации нет, но стоит опасаться сирийских «МиГ-21». У меня все.

— Тогда продолжим! — зловеще улыбнулся Алон.

«Хочешь состариться — сиди. Хочешь омолодиться — иди!»

— По машинам!

Воскресенье, 24 октября. День

Москва, Пушкинская площадь

Мы шагали шеренгой, хоть и не в ногу — молодые и модные. Я с Ритой — посередине, а слева от меня — Инна со своим Олегом. Красавец Видов вел под руки сразу двоих — прелестную жену и подозрительно румяную Машу. Ритка шушукалась с «непарной» Светланой, а замыкали строй благодушный Изя с отчитывавшей его Альбиной.

Премьера!

Впереди, под взлетавшим козырьком «России», ярчели громадные афиши. Даже отсюда, с бульвара, узнавались анфас рисованный Мкртчян да знаменитая троица, Никулин-Вицин-Моргунов. Плюс две красавицы вполоборота — Наташа Варлей и Инна Видова.

«СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК И ДРУГИЕ» — выплясывали огромные буквы, а серебристые динамики разносили знаменитые «акустические коллажи» Гайдая — причудливую звуковую смесь разухабистой музычки с закадровыми шумами. Абсурдный саундтрек звал к себе, манил предвкушением шедеврального зрелища, загодя настраивая на легкомысленный лад.

— Леонид Иович — бог комедии! — пафосно выразился Видов.

— Точно! — поддакнула Маша. — Точно!

Инна смолчала, на секундочку, как бы случайно, прижавшись ко мне плечом и стрельнув глазками. Рита в это долгое мгновенье не смотрела на нее, но словно почуяла исходящую от Хорошистки опасную женскую эманацию — и крепче прижала к себе мою руку. Я успокаивающе погладил ее тонкие, изящные пальчики — девичьи губы отозвались благодарной улыбкой…

— Я «Бриллиантовую руку» раза три смотрела, — безмятежно молвила Сулима. — Да и «Кавказскую пленницу»… И, ведь, знаешь сюжет чуть ли не наизусть, а все равно интересно!

— Ну-у, я вообще повторюшка! — прыснула Светлана в ладонь. — Насмотрелась «Ивана Васильевича…»! Теперь чуть что — «вельми понеже»!

— Житие мое… — вздохнул я, театрально печалясь.

— Иже херувимы! — звонко рассыпался смех близняшки.

— Ой, Олег! — воскликнула Аля, наклоняясь, чтобы видеть актера. — Это, наверное, по твою душу!

Впереди замаячила толпа поклонниц, томившихся от обожания.

— Скорее, к Инночке, — блеснул зубами Видов. — Я у Гайдая на втором плане!

Но фанатки, щебеча и стрекоча, как стая сорок, пылко набросились на него, сливаясь в восторженный вихрь улыбок, подведенных глаз и открыток с автографами. Досталось и Хорошистке — «русская Милен Демонжо» не подмахивала фотки с этакой усталой небрежностью кумира, а выводила роспись прилежно, как на уроке.

— Прямо, кинозвезда! — вытолкнул я, любуясь чудным профилем.

— Да какая там звезда! — на губах Инны тенью промелькнула улыбка. — Так, старлетка…

— Всё, всё, девушки! — взмолился Олег, поднимая руки, словно сдаваясь. — Опаздываем!

Закогтив автографы, стайка обожательниц неохотно сняла окружение, и наша шеренга отсчитала ступеньки знаменитой лестницы, перекрывшей проезд. Под крутым козырьком кинотеатра шумная, нарядная публика загустела, отчаянно взывая о лишнем билетике, и мы еле протолкались, всего разок затормозив у почтительно расступившихся зрителей — в пустом кругу, словно очерченном мелом супротив Вия, Гайдай давал интервью телевизионщикам. Инна прижалась к моей спине, как бы под напором «массовки».

— …Мне ближе сатира, гротеск, эксцентрика, — уныло тянул режиссер, оглядываясь в нетерпеливом поиске. — Я люблю острый ритм, быстрый темп, резкий монтаж, кинотрюки, очень люблю пантомиму…

Узнав меня, он неожиданно воскликнул:

— Миша! Здравствуйте! — высокий, нескладный Гайдай рывком вышел из кадра и затряс мою руку. — Как же вы нам помогли! Столько смешных моментов — чудо, блеск! Очень, очень стилево!

— Да ладно, — заскромничал я, уводя взгляд от любопытного ока телекамеры. — Надо ж было порадеть за важнейшее изо всех искусств! Здравствуйте, Наташа, — обронил мимолетно, замечая Варлей. — Или Нина?