Игорь Забелин - Записки хроноскописта

Египет властно ворвался в мои раздумья в одну из последних ночей, проведенных в Тущебеке. Все в лагере спали, лучистые капли звезд качались в матово-черном небе; звенели лягушки. Я слушал лягушечьи трели, смотрел на качающиеся звезды и пытался представить себя рядом с пирамидой или сфинксом, пытался предугадать, какое впечатление произведет на меня искусство древних египтян.

А вскоре я и Березкин ступили на египетскую землю. Александрия, Каир и, наконец, Луксор, где мы должны были проводить наши исследования. Руководитель экспедиции ЮНЕСКО мистер Роллс и его коллеги встретили нас на вокзале. Нам любезно предложили сразу же отправиться в отель и отдохнуть, но Березкин отправился наблюдать за выгрузкой хроноскопа, мистер Роллс последовал за ним, а я вышел на привокзальную площадь.

Экспедиция, в распоряжение которой мы прибыли, расположилась не в фешенебельных отелях, что выстроились шеренгой вдоль набережной Нила, а в сравнительно дешевой и старой гостинице «Луксор», выходящей фасадом к знаменитому Луксорскому храму.

Экспедиция заняла весь первый этаж со всеми его коридорами, комнатами и подсобными помещениями.

Нам с Березкиным отвели двухместный номер с широким окном в сад.

Вечером новые знакомые пригласили нас в ресторан при гостинице. В дальнем его углу официанты сдвинули несколько столиков, на которых появились виски и содовая вода, местные сухие вина «Омар Хайям» и «Клеопатра». Мы отлично провели вечер, слушая рассказы археологов.

Во время небольшой паузы, неизбежной при всяком долгом разговоре, я сказал мистеру Роллсу, что совсем недавно приобщился к египетской истории в Азии, имея в виду арабскую надпись, заключенную в картуш, и фигурки для игры в таб.

Мистер Роллс, пожилой мужчина с узким сухим лицом, несколько удивленно посмотрел на меня и пожевал тонкими губами.

— Странно, что в Азии, — сказал он. — Здесь, в Египте, нам известны такие фокусы с картушем. Судя по всему, их проделывали самые дерзкие из грабителей, проникающие в гробницы фараонов и номархов. А может быть, всего-навсего один из них, самый нахальный. Мы обнаружили две такие росписи, и еще две нашли египтологи до нас. И все в горах Деир-эль-Бахри, вокруг Долины Царей…

— Вы прочитали имя? — не без волнения спросил я.

— Разумеется. Во всех четырех случаях оно одно и то же — Ибрагим.

— Ибрагим, — повторил я, думая о Кара-Сердаре. — Нет, на Мангышлаке совсем другое.

— Оно и понятно, — кивнул мистер Роллс. — Что же тут общего, кроме нахального стремления выдать себя за царственную особу?

Я согласился с ним и перевел разговор на другую тему. Ночью я почти не спал. Наверное, потому, что громко и настойчиво кричал в саду козодой.

А утром мы переправились на левый берег Нила, в «страну мертвых», по верованиям древних египтян, не без труда и не без опасений за исход предприятия подняв машину с хроноскопом на крутой берег реки.

Дальше все пошло как по маслу: к Долине Царей ведет отличная асфальтированная дорога, и мы лихо прокатились по ней, минуя деревни и плантации сахарного тростника, обгоняя ишаков и верблюдов.

Но когда сине-фиолетовое шоссе врезалось в матово-желтый массив Деир-эль-Бахри, я перестал обращать внимание на дорожную суету. Я смотрел на холмы Деир-эль-Бахри и видел «заготовки» для сфинксов, «заготовки» для бегемотов: казалось, чуть тронь их человеческая рука… Как тут было не вспомнить Каратау…

Березкин заинтересованно крутил во все стороны головой, не подозревая о моем состоянии, — он же не был на Мангышлаке! — а я, внутренне подобравшись, стал подобен пружине, готовой мгновенно развернуться и вонзиться в склоны Деир-эль-Бахри, чтобы вырвать у них тайны.

Гробницу фараона Сенурсета Первого, открытую мистером Роллсом и его коллегами, неоднократно посещали в разные века «ценители искусств», не спрашивая на то разрешения властей. Сохранился там только пустой саркофаг, если не считать великолепных настенных фресок.

В тонкости дела нас заранее посвятил мистер Роллс, и мы с Березкиным не ожидали ничего сверхнеобычного, когда подошли к сиринге Сенурсета Первого, у входа в которую дежурили два высоких, почти черных нубийца с ритуальными насечками на скулах.

Мы вступили в черный овал входа и, повинуясь желтым лучам фонарей провожатых и ощупывая кедами скалистый пол, медленно двинулись вниз.

Мы спустились в погребальный зал благополучно, но как избегали гибели или увечий визитеры в древности?!.. Избегали, однако…

На обратном пути фонарь мистера Роллса метнулся от пола к стене и вырвал из мрака картуш с арабской вязью.

— Ибрагим? — спросил я.

— Ибрагим, — кивнул мистер Роллc. — Но рядом еще одна надпись иероглифами. Временная дистанция между ними примерно три тысячи лет. А надпись богохульная, вот что удивительно, мистер Вербинин.

Весть о богохульстве древнего египтянина не произвела на меня никакого впечатления, и я с волнением смотрел на картуш с именем «Ибрагим» и думал, что мы обязательно подвергнем его хроноскопии.

К чему это приведет и даже для чего это нужно, я никому бы не смог объяснить. Ведь картуш Каратау я рассматривал лишь невооруженным глазом и не сделал, да и не мог сделать, никаких выводов. Но интуиция всегда для меня значила очень многое.

Вот почему, не отвлекаясь от основной работы, ради которой мы с Березкиным приехали в Египет, я тщательно исследовал с помощью хроноскопа все четыре картуша — и в Долине Царей, и за ее пределами на кладбище древнеегипетских вельмож.

В двух словах результаты были следующими.

Прежде чем расписать стены гробниц, египетские мастера покрывали их орнаментальной штукатуркой и уже по ней рисовали и вырезали ритуальные сцены. Но случалось им работать и по камню, а иногда стены сиринг просто оставлялись в первозданном виде со следами стамесок и долот.

В трех гробницах таинственный Ибрагим врезал свое имя в штукатурку, а в одном случае начертил красным грифелем по скале.

Что один и тот же Ибрагим резал по штукатурке, хроноскоп установил сразу же. С грифельным вариантом нам пришлось повозиться, и ясного ответа мы не получили. Но едва ли были основания сомневаться, что грифель держала рука того же Ибрагима — уверенная рука молодого, сильного человека.

в которой я занимаюсь литературными изысканиями и выясняю некоторые подробности истории Хивинского ханства в семнадцатом веке, а на сцене вновь появляется Евгений Варламов

Мы вернулись в Москву только в марте следующего года, вернулись прокаленные тропическим солнцем, коричневые, уставшие, но чрезвычайно довольные проделанной работой…

Немного отдохнув с дороги, я принялся за книжки, посвященные истории Средней Азии. Не скрою, мне хотелось обнаружить в литературе имя Кара-Сердара, но я лишь приблизительно мог представить себе время, в которое он жил. Арабы вторглись в Среднюю Азию в середине седьмого века. Эрсари покинули Мангышлак в семнадцатом. Тысяча лет!

Но мне повезло. Почти сразу же мне попалась книга «Родословное древо тюрков», написанная хивинским ханом Абульгази-Бохадуром и его сыном Ануша-ханом. И в довольно близком соседстве я встретил здесь имена Ибрагим и Кара-Сердар!.. Разумеется, совпадение взволновало меня, но я не позволил себе никаких поспешных легкомысленных заключений. Во-первых, Ибрагим весьма распространенное на мусульманском Востоке имя. Во-вторых, я обнаружил такую подробность. Имя Ибрагим встречалось на страницах, написанных самим Абульгази-Бохадур-ханом, имя же или прозвище Кара-Сердар — в заключительных главах, принадлежащих перу Ануша-хана, который и довел «родословное древо» до 1665 года.

В тексте вполне отчетливо проявлялось отношение обоих сочинителей к Ибрагиму и Кара-Сердару.

Абульгази писал (это всего несколько строк) об Ибрагиме злобно-пренебрежительно, называя его по-туркменски «кул», то есть раб, и даже сообщал, что продал Ибрагима туркменам за два харвара зерна (буквально «ослиная ноша» — вес, который мог поднять один осел). После рассказа об этой сделке Абульгази еще трижды упоминает Ибрагима, извергая в его адрес всяческие угрозы.

Ануша-хан писал о Кара-Сердаре как о самом опасном враге Хивы, писал, естественно, без всякой симпатии, но с невольным уважением. Он свидетельствовал, что Кара-Сердару покорны и эрсари, и солоры, и чоудоры, и икдыры, и соинаджи — короче, все туркменские племена, населявшие в то время Мангышлак; что каждый год Кара-Сердар собирает в своем юрте Большой Маслахат совет, на который от всех племен съезжаются «лучшие люди», якши-лар, и принятые на Маслахате решения считаются обязательными для всех. С понятным раздражением сообщал Ануша-хан о двух массовых уходах райят — подвластных Хиве туркмен — к Кара-Сердару, о том, что отовсюду стекаются к нему самые опытные уммали — специалисты по гидротехнике, как сказали бы мы теперь, — что сам персидский шах направлял к нему посольства и что целые караваны верблюдов, груженных тулаками, сосудами с нефтью, несколько раз в году уходят в Персию и возвращаются оттуда с оружием и тканями…