Сергей Артюхин - «Эффект истребителя».«Сталинский сокол» во главе СССР

Сделав несколько глубоких вдохов, Афанасий Иосифович отправился на улицу, встречать Драгомирова и шаха.

Уже снаружи, критическим взглядом окинув обстановку, он признал, что неплохо поработал. Все-таки за последние несколько лет здание привели в порядок, достроили еще парочку, разбили красивый сад…

"В грязь лицом не ударим", - удовлетворенно кивнул своим мыслям Лаврентьев, старательно давя в себе нешуточное волнение.

Тем временем вереница автомобилей достигла, наконец, посольства и начала проезжать в ворота. Массивный лимузин, остановившийся точно напротив расстеленной красной дорожки, выглядел достаточно представительно, дабы перевозить на себе лидеров сразу двух государств.

Подскочивший к машине работник открыл дверцу и замер. Выстроившиеся вдоль дорожки бойцы почётного караула, казалось, перестали дышать.

Афанасий Иосифович сделал шаг вперед:

- От лица всех наших работников хочу сказать, что это большая честь - принимать вас здесь, товарищ Драгомиров, товарищ шах, и мы рады, что нам представлена такая прекрасная возможность послужить на благо добрососедских отношений между Советским Союзом и Ираном.

Звука выстрела посол СССР даже не услышал.

Майкл хорошо видел, как лимузины подкатили к советскому посольству, бампер к бамперу выстроившись у красной ковровой дорожки, ведущей к парадному входу.

На небольшом, своеобразном то ли крыльце, то ли террасе, обрамленной высокими стройными колоннами, стоял посол. Неподалеку от него, справа и слева, сгрудились сотрудники посольства, дипломаты и приглашенные иранские чиновники в самых разных костюмах.

Вдоль красной дорожки вытянулся ряд почетного караула - сегодня он был смешанным, персидско-советским. Оркестранты стояли чуть позади и левее посла - на самом краю крыльца-террасы.

Напротив, на другой стороне дороги, собралась немаленькая толпа людей - зевак и любопытных, желающих хоть одним глазком увидеть Драгомирова и, в меньшей степени, шаха, в выходной день набралось довольно-таки много.

Последнее Лоренцу понравилось. После выстрела начнется паника, охрана в любом случае будет отвлечена мечущимися людьми. Про него подумают далеко не сразу, а потому времени на отход будет навалом.

Майкл одним движением передернул затвор и поднял приклад к плечу. Перед тем, как склонить голову к прицелу, еще раз оглядел комнату, словно запоминал мельчайшие детали. Что было понятно - этот момент, момент своего величайшего триумфа, он собирался вспоминать до конца жизни.

На сероватом ковре ярко виднелось прямоугольное солнечное пятно от падающих через неприкрытую шторами полоску окна лучей. Остальная часть комнаты утопала в полумраке - и это практически гарантировало, что Лоренц был невидимым для любого стороннего наблюдателя. Коих в этот день на улицах и крышах однозначно хватало.

Посол тем временем заканчивал свою речь, и сейчас пришёл черёд Драгомирова выступать с ответным словом. Рядом с советским лидером стоял шах. Его очередь - третья.

Майкл чуть-чуть наклонил голову и прильнул к окуляру прицела. Плавным движением навел винтовку на ближайшего к Драгомирову солдата из почетного караула, затем - на многочисленные флаги, которых на территории как посольства, так и всего Тегерана в этот день было немало.

Очень удобное украшение столицы - понятно, какое где направление ветра.

Затем Майкл перевел прицел на Драгомирова. Через мощнейшую оптику он ясно видел лицо советского вождя. Выразительные черты, темные брови и глаза, выбивающиеся из-под фуражки волосы. Просто журнальная картинка.

На долю секунды захотелось нажать на курок. Прямо сейчас. Сразу. Достойная цель, ха?

Но диверсант сохранял над собой абсолютный контроль, наслаждаясь чувством собственного величия.

Драгомиров или шах? Шах или Драгомиров? Рискнуть развязыванием Третьей Мировой войны или решить "иранский вопрос"? Первое уж точно притягательнее… Но зато слишком очевидно. А Майкл не любил принимать очевидных решений.

Обе цели стояли рядом, буквально в метре друг от друга. Пришло время решать. Окончательно и бесповоротно.

Майкл Абрахам Лоренц Младший, сын итальянских эмигрантов, выросший в Техасе, сделал свой выбор. Прицелился. И нажал на курок.

Мгновения прошлого. Российская империя, Карсская область, март 1894-го года.

- Семен! Семен!

- Чего раскричалась, баба? Здесь я, - чинящий телегу мужик, бородатый, с длиннющими руками и выглядящий абсолютно нескладно, степенно поднялся и отложил молоток.

- Скачи к Кириаку, быстрее! - женщина начала успокаиваться и аккуратно убрала выбившиеся из-под платка волосы.

- А чего спешка-то? Чего случилось?

- Жена его рожает, вот чего! Дохтур, хорошо, проезжал, помогает. Но говорит - тяжело чего-то. Бабка Настасья говорит, что может, и двойня будет! А она в таких делах… Сам знаешь!

- Как двойня? - мужик удивленно почесал затылок.

- Так! Как Господь послал - так и двойня! Скачи давай!

- А чего спешить? Чем Кириак-то сподобит?

- Дурак, что ли, совсем, прости Господи?! - женщина всплеснула руками. - Дохтур говорит, помереть баба его может.

- Ох ты ж нехорошо, - помяв шапку в руках, Семен водрузил ее на голову и потопал к лошади.

- Ну быстрее, ну!

- Не понукай, не кобыла! Видишь, запрягаю.

Погода была не очень, да и не вовремя как-то отъехал грек. Но туч на небе не осталось - разошлись. Ярко светившее солнце совсем не обещало проблем и неприятностей. Мимо, к дому Триандафилловых, степенно прошагал поп. Видать, тоже прослышал про радость. Или, может, беду - пока что было неясно.

- Стой, дура! - окрикнул Семен жену, уже собиравшуюся убегать обратно. - Где искать-то его? На полях?

- Ой! - та, осознав, что чуть не убежала, не сообщив столь важной новости, прижала руки к груди. - Нет, он в Ефимовку поехал, к кузнецу!

- Ясно. Лады. Н-ну-у, пошла! Пошла! - Семен направил повозку в ворота. Лошадка неспешно потрусила, понемногу набирая ход.

А тремя часами позднее в родной дом ворвался побледневший грек, по дороге едва не вышибивший дверь в собственные сени. Ворвался - и остановился, видя радостных повитуху и священника, а также степенное лицо незнакомого врача.

- Как? Как? - в груди что-то сдавило, и нормально задать вопрос крестьянин не смог.