Александр Михайловский - Мир царя Михаила

Дадите ли вы свое согласие на сотрудничество? Кстати, чтобы вам было легче со мной общаться, в отсутствии посторонних можете обращаться ко мне по имени. Ведь мы с вами ровесники…

Коба немного напрягся.

– Как вы, ваше… Извините, как вы, Михаил, видите мое сотрудничество с вами?

Император усмехнулся:

– Я думаю, для начала вам, вместе с прелестной мадмуазель Ириной, стоит заняться газетами. Я хочу иметь в России печатный орган, который рассказывал бы читателям о состоянии дел в стране. Причем говорил правду, одну лишь правду и ничего, кроме правды. Ну, вы меня поняли? Когда собираешься чистить Авгиевы конюшни, полезно представлять себе объем предстоящей работы.

Коба серьезно кивнул:

– Если вы, Михаил, действительно хотите знать о России настоящую правду, и сделать ее доступной для миллионов, то я согласен. Но как быть с цензурой? И кто даст деньги на ее издание?

– О цензуре, Иосиф, не беспокойтесь, – усмехнулся император, – это я возьму на себя. Только учтите, что по каждому вашему острому материалу на местах будет проводиться обязательное следствие, так что необходима абсолютная достоверность информации. Ну, а на какие средства будет выходить эта газета – это не должно вас волновать. Кроме тех средств, которые вы будете получать в качестве прибыли, некие состоятельные частные лица будут регулярно делать щедрые пожертвования. Ну что, Иосиф, вы готовы к этому Гераклову подвигу? – и император протянул Кобе руку.

– Возьмусь, – ответил тот, пожимая Михаилу ладонь, – только потом, чур, не жаловаться, ваше императорское величество!

Старший лейтенант Бесоев Николай Арсеньевич

На полных парах мы идем домой. Домой – это в смысле в империю, в Санкт-Петербург. Другого дома у нас теперь нет, и скорее всего, никогда уже не будет. Я не стал спрашивать Кобу – о чем именно с ним говорил Михаил. Проявлять излишнее любопытство по отношению к товарищу – невместно боевому офицеру. А ведь мы с будущим товарищем Сталиным пережили такое, что по всем канонам делает нас боевыми товарищами и соратниками.

Ильич же до сих пор относится ко мне с некоторой настороженностью и опаской. Не то чтобы ему было жалко этих эсеровских уродов, но все же… Для тонкой и ранимой души Ильича это слишком. Коба же, напротив, как говорится, проникся и осознал. Так что если будет надо, то он сам обо всем мне расскажет. Надо только немного подождать.

И я дождался. Со вчерашнего вечера Коба лишился общества своей симпатии, Ирочки Андреевой, которая занималась теперь огранкой японского «алмаза». Императорскими просьбами не манкируют. Да и вообще, глядя со стороны, я понял, что наша Ирочка сама загорелась желанием сделать из застенчивой и перепуганной резкими переменами в ее судьбе девушки истинную леди, пусть и в понимании начала двадцать первого века. И времени-то оставалось всего ничего – уже пятого числа император вместе со своей невестой рассчитывал быть в Питере. Хочешь не хочешь, а надо успеть научить японочку не чувствовать себя чужой в высшем свете и непривычное ей европейское женское платье носить так, чтобы оно не сидело на дочери микадо как на корове седло. Показуха, подумаете вы. Не совсем так, отвечу я, скорее привычный в нашем понимании пиар. Император, вступая в весьма необычный и экстравагантный для европейских монархов брак, должен показать, что называется, товар лицом. В какой-то мере мадемуазель Масако – это трофей странной и быстротечной войны. И въезд императора в свою столицу будет еще и триумфом победителя, перевернувшего очередную страницу в русско-японских отношениях.

Но это все, так сказать, лирика. А суровой прозой жизни оказалось то, что лишившись общества Ирины, Коба волей-неволей был вынужден чаще видеться со мной.

И вот сегодня утром, сразу после завтрака в кают-компании, мы с ним, как два закадычных приятеля, вышли прогуляться на палубу крейсера. Погода стояла почти весенняя, неяркое солнце пробивалось через высокие перистые облака, а теплый юго-западный ветер обещал скорое наступление весны. В Питере сейчас, наверное, уже заплакали сосульки и начали оседать сугробы в парках и скверах.

Коба, выйдя на палубу, сразу же отправился на бак, где у специально оборудованной курилки засмолил свою дешевую папиросу, с наслаждением втягивая вонючий табачный дым. Я же как человек, приобщенный к здоровому образу жизни, встал от него с наветренной стороны, чтобы сизые клубы дыма сносило ветром в сторону. Курящий спецназовец неоправданно сокращает себе жизнь. Никотин сбивает дыхалку, а табачный дым ухудшает обоняние. У моих коллег бывали случаи, когда надо было не только махать руками и ногами, но и в прямом смысле унюхать опасность. Но, к счастью, экологический вред от пагубной привычки Кобы был несравненно меньшим, чем черные облака угольного дыма, извергаемые в небо трубами крейсера «Светлана». Не наступил еще век мазута, век турбин и дизелей. Но чувствую, что он не за горами. Не зря в Копенгагене у адмирала Макарова так горели глаза, когда командир «Северодвинска» рассказывал ему о наших боевых кораблях.

Но сейчас все это побоку. Главное то, что Коба, немного помявшись, тихо, почти шепотом спросил у меня:

– Товарищ Бесоев, скажите, что вы думаете о нашем новом императоре?

– О Михаиле Александровиче? – так же тихо переспросил я.

– Да, о нем, – кивнул Коба, – мне он показался, как бы это сказать, несколько возбужденным и настороженным.

Я немного задумался, а потом ответил:

– Понимаешь, Сосо, новый правитель России находится сейчас в положении, которое хуже губернаторского. Если он ничего не будет предпринимать и ограничится только косметическим ремонтом, то через десять, максимум через пятнадцать лет Российская империя придет туда, куда она пришла в нашем прошлом…

– Товарищ Бесоев, – поинтересовался Коба, – а что вы понимаете под косметическим ремонтом?

Мысленно чертыхнувшись, я ответил:

– Это такой ремонт, когда все красят двери и рамы, белят потолки, а трещины в стенах замазывают известкой, чтобы они не бросались в глаза. И те, кто проводит этот ремонт, не хотят понять, что в один прекрасный момент штукатурка упадет им на голову, стены треснут и развалятся, а само строение может похоронить их под обломками.

– Теперь мне понятно ваше сравнение, – немного подумав, сказал Коба. – Вы, люди будущего, мыслите очень яркими образами, и мне стоит этому у вас поучиться. Выходит, что в семнадцатом году господа Романовы погибли под обломками их насквозь прогнившего дома?