Константин Калбазов - Скоморох

– С чего бы это? По всему выходит, гульды затеяли войну на этот раз, чтобы заполучить именно Обережную. Оно, конечно, получится в отрыве от их земель, но сообщение можно будет наладить и по реке. А ты говоришь, что штурмовать они не станут?

– Все так, воевода. Я с тобой согласен, тем паче что Ладу в осаде держат только два полка при четырех орудиях. Крепостца так себе, не против огненного боя строилась, но и для нее четырех полевых пушек никак не достанет. Под Забавой и вовсе войск нет. Так что по всему выходит: нацелились они прямиком на Обережную, чтобы оседлать тракт. Ладу они осадили только потому, что припасы для армии приходится доставлять по воде, ну еще и чтобы прикрыть фланг осадного корпуса с севера. От основной армии прикроет сам король.

– И ты говоришь, что штурмовать гульды не станут? Сейчас самое время, стена пала. Коли скопом навалятся, нам брешь не удержать. Ну, может, пару атак отобьем, но все одно сомнут.

– Не будет штурма. У них сейчас иных проблем выше крыши.

– Темнишь ты что-то, Добролюб. Коли сказал «А», то сказывай и «Б».

– Несчастье в лагере гульдов случилось. Чуть не треть войска свалилось от мора.

– Мор?!

– Ага. Тот, который только гульдов и берет.

– Ты можешь нормально сказывать или мне все клещами из тебя тянуть?

– Ох и любопытный ты, воевода. Сказано же, что гульдский маршал лишился сразу двух тысяч солдат, а может, и поболе, я не подсчитывал. Так чего тебе еще потребно-то?

– Ты с кем говоришь?! Совсем страх потерял?!

– А ты меня не пугай. Пуганый. И пистоль не лапай, не то не посмотрю, что дважды жизнь тебе спасал, лишу живота и глазом не моргну.

Говоря это, Виктор вскочил на ноги и надвинулся на воеводу, словно тот и не был ни боярского рода, ни княжьим человеком. Надвинулся так, будто сам черт ему не брат. Как сказал, так и сделает. Но самыми примечательными в его облике были не звериный оскал, не решимость, переполняющая его, а глаза… Глаза усталого человека, уже давно и бесповоротно принявшего для себя какое-то решение и готового сделать для его воплощения все. Случится переступить через чью угодно жизнь – переступит, не из ненависти, а так, походя.

Все это Градимир для себя отметил краем сознания. Его не испугал решительный вид скомороха, не возмутило его вызывающее поведение, что могло показаться странным. Да что там «могло», это и было странным, потому как мгновение назад воевода уже был готов применить оружие за куда меньший проступок. Он сам не знал почему, но его внимание зацепилось за слова скомороха, а не за то, как они были сказаны и какие действия при этом были предприняты. В это мгновение он позабыл обо всем, в сознании осталось только вот это.

– Почему «дважды»?

Вопрос, заданный спокойным тоном человека, привыкшего всегда получать ответы и знающего цену своим словам, подействовал на Виктора, как ушат холодной воды, заставив отступить, вспомнив свое место. Вот ведь, на жизни своей крест уж поставил, но стоило на пути встать сильной личности, с настоящим характером – и тут же дал задний ход. Был бы это ворог или продолжал бы грозить оружием, иное дело, а так… Ох и крепок воевода, хотя пока, считай, в начале пути. Коли жив останется, далеко пойдет.

– О чем ты, воевода?

– Ты сказал, что дважды спасал мне жизнь. Я помню только один, во второй раз спасла меня травница. Или я чего-то не знаю?

– Оговорился я.

– Барон Берзиньш, сказывали, от рук разбойников пал… Ты об этом? Твоя работа? Кто? Батюшка?

– Да не сверли ты меня гляделками. А коли и так? Прав Световид. Коли лицом к лицу кто выходит, с тем и грудь в грудь сойтись можно, а как из-за угла норовит, так против него, что ни сделай, все добро.

– Ладно, о том не с тобой надобно говорить.

– И с отцом не надо. Сделанного не воротишь, а эдак батюшка твой на меня осерчает, и поделом. Да только лишнее это.

– Расправы опасаешься?

– Мне сейчас жизнь не мила, но и попусту тратить ее не хочу, потому как тем тварям, что за стенами, больно много задолжал.

– Так что там с гульдами?

– А просто все, воевода. Есть такой странный обычай у воинов: в ночь перед доброй схваткой бражничать.

– Ничего странного, – задумавшись о своем, начал разъяснять Градимир. – Каким бы бывалым ни был воин, коли он в своем уме, то сечи страшится и каждый раз через себя переступает. Потому как хотя со смертью и смирился, но лишаться живота не хочет. А как перед боем уснуть, коли весь натянут, как струна? Перед доброй схваткой и сон добрый нужен. Вот выпьют и спят потом, а как без вина, то извертишься до рассвета.

– Эвон. А я в эту сторону даже и не ходил. Думал, что пьют, чтобы решимости набраться.

– То уж перед схваткой – так, чтобы кровь быстрее заструилась по жилам, но и пьяным не быть.

– Верно народ сказывает: век живи, век учись и дураком помрешь. Так вот, позавчера, глядя на стены, я понял, что не устоять им долго, а потому вчера перед рассветом прокрался к маркитантам, благо охрана там никакая, а повозки стоят в сторонке от основанного лагеря. Добрался до их припасов и потравил бочонки с пивом, выбирая те, что стоят подальше. Не самые дальние, но и не ближние, чтобы раньше времени из них никто не спробовал.

– Так ты что же, воинов потравил?

– Не воинов, а зверей. Вот ты, воин, ты станешь насиловать и живьем жечь баб и деток? Ответь мне, воевода, достойно это воя? Коли они пограбили бы, я понял бы, просто ссильничали – обозлился бы, стал бы искать обидчиков и злость вымещать, но понял бы. Но почто заживо жечь-то? Отец Небесный учит нас: ударили по левой щеке – подставь правую, да только не по мне это, потому как если меня ударят по левой щеке, то я обернусь и зубы выбью. Но то все неважно. Знай, что пока штурма не будет.

– То только пока. Да, потери они понесли серьезные, но их все еще вчетверо против нас, а может, и поболе. Вот разберутся, что никакое это не моровое поветрие, и снова начнут готовиться к штурму. У меня уж пятая часть гарнизона убитых и раненых. Есть крестьяне, кое-как биться смогут, да какие из них воины, так, горе луковое.

– А что, если взорвать пороховой погреб? Сможешь ты разбить гульдов?

– Смеешься? С моими силами? Да даже если бы мы один в один стояли, в открытом поле гульды, скорее всего, нас передавили бы, потому как у них выучка куда лучше. Есть у нас, славенов, беда, все за старину цепляемся, поэтому когда западники кинулись учиться обращаться с огненным боем, мы только посмеивались, мол, зачем нам это, лук – он и легче, и куда быстрее стрелы мечет. Пушки – те да, мы сразу восприняли, и сегодня у нас самые лучшие стволы льются, а пушкари ничем не уступят западникам, а то и превзойдут. Стрельцы же в выучке уступят, и сильно, потому как мушкеты для нас, по сути, дело новое и как с их помощью в поле биться, мы только постигаем.