Андрей Ерпылев - Расколотые небеса

Особенно рад был светлейший тому обстоятельству, что награждений тоже никаких не предвиделось. И глава КСП, и не выполнивший своей задачи ротмистр Воинов формально ничего особенного не совершили. Все сделали ЗА НИХ.

– Я считаю, Ваше Величество, что небольшой премии баронессе фон Штайнберг будет достаточно. А Воинов…

– Вы не устали от государственных вопросов, Борис Лаврентьевич? – неожиданно, совсем невпопад спросил император, сохраняя прежнее задумчивое выражение лица.

– В каком смысле? – поперхнулся перебитый на полуслове Челкин.

– По-моему, вам требуется отдых, Борис Лаврентьевич. Хороший длительный отдых. Чтобы вы могли вплотную заняться своим здоровьем, собраться с мыслями и написать что-нибудь… Мемуары, к примеру.

– Увы, я не имею на то времени…

– Вот именно. Поэтому вам просто необходима смена деятельности. Например, высокий, почетный, но не слишком обременительный пост, дающий возможность располагать своим временем целиком и полностью. Что вы думаете о месте нашего посла, допустим, в Персии?

– Я не понимаю, – беспомощно пробормотал всесильный вельможа, в голове которого в космической пустоте сейчас кружились в беспорядочном вихре лишь обрывки мыслей, самым внятным из которых был только один: «Опала?..»

– Персидское направление всегда было основополагающим для нашей восточной политики, – продолжал Его Величество. – Особенно теперь, когда мы имеем выход к Индийскому океану и заинтересованы в отсутствии каких-либо эксцессов со стороны дряхлеющей империи Каджаров.[35] Наша же миссия в Тегеране, как вы знаете, в данный момент обезглавлена. Граф Переславский слишком молод для такого ответственного поста, и мы дано подумываем, чтобы заменить его более мудрым и взвешенным государственным деятелем. Вы ведь, помнится, начинали карьеру на дипломатическом поприще?

– Да, но…

– Вот и чудесно. Я сегодня же поручу князю Львову подготовить необходимые бумаги.

Челкин сделал движение расстегнуть душивший его высокий воротник мундира, но не смог допустить такого неслыханного нарушения этикета.

– Это невозможно… – просипел он.

– Почему? – удивился Государь. – Ах, да – вы же не терпите жаркого климата… Ну что же – есть вакансии и в местностях с более умеренным климатом. В японском Эдо, к примеру. Или в Буэнос-Айресе…

На вельможу, быстро покрывавшегося лиловыми пятнами по красному, будто рассерженный осьминог, было жалко смотреть, и император – человек вовсе не злой – смягчился:

– Впрочем, я пошутил, сударь. Готовьтесь заменить посла в Великом Княжестве Люксембургском. Я больше не задерживаю вас.

Челкин кивнул, повернулся и на негнущихся ногах направился к двери.

– Постойте, – внезапно окликнул его Николай Александрович. – Давно хотел спросить вас: а почему вы не носите очки?

Этого удара Борис Лаврентьевич уже вынести не мог.

Втянув голову в плечи, он вышел в коридор, и всю дорогу до пока еще своих апартаментов ему казалось, что все встречные придворные, дамы и прочие завсегдатаи Зимнего дворца прячут за вежливыми приветствиями ехидные усмешки. Даже непроницаемые дворцовые гренадеры, замершие на своих постах, чудилось ему, скрывали в пышных усах улыбки.

«Все знают! Все! – бесился он. – Все рады моему унижению! Подлецы! Мерзавцы! Негодяи!..»

Только ворвавшись в свой кабинет, он дал волю гневу, швыряя на пол бумаги и безделушки из шкафов, топча их ногами, изрыгая угрозы… В таком состоянии он был попросту страшен, и секретарь светлейшего, пытался сделаться как можно меньше, незаметнее, проклиная покойных папеньку и матушку, что уродили его таким вот богатырем – косая сажень в плечах.

Гнев опального вельможи непременно обрушился бы на него, если бы, деликатно стукнув в дверь, не появился дворцовый фельдъегерь в своем блестящем мундире.

– Пакет из Министерства Внешних Сношений!.. – провозгласил служака и осекся, струхнув: Челкин с неузнаваемо исказившимся лицом, какого-то буро-лилового цвета, все-таки разорвал крючки тесного воротника и стоял, шатаясь, посреди кабинета, сжимая и разжимая кулаки. Из горла его несся даже не хрип, а какой-то клекот, наподобие индюшачьего.

– Воды его светлости! – опомнился первым секретарь и стремглав кинулся в смежное помещение, где безнадежно остывал сейчас легкий завтрак, накрытый для царедворца.

Но было уже поздно.

Страшно скосив глаз куда-то вбок, Борис Лавреньтевич вдруг всхрапнул запаленной лошадью, схватил себя правой рукой за горло, запрокинул голову и грянулся во всю длину навзничь.

– Помогите! Помогите! – верещал до смерти перепуганный секретарь, пытаясь приподнять тяжелую, окровавленную (от удара о пол был рассечен затылок) голову вельможи, влить сквозь стиснутые намертво зубы хоть капельку воды. – Бегите за врачом, поручик!..

Явившиеся на зов медики констатировали у перенесенного на диван Челкина обширнейшее кровоизлияние в мозг и паралич всей левой стороны тела…

Два человека, мужчина и женщина, стояли перед полированной гранитной плитой, установленной посреди степи. На этом могильном камне не значилось ни имени, ни фамилии, ни дат рождения и смерти. Не было даже портрета. Лишь глубоко врезанный в темно-красное, словно запекшаяся кровь, каменное зеркало золотой православный крест и скупые строки эпитафии: «Придя ниоткуда, ты ушел в никуда».

– Вы считаете, что этого достаточно? – нарушил молчание мужчина. – Может быть, стоило написать хотя бы имя?

– Для тех, кто знает, – достаточно, – отрезала женщина и, присев, поправила на плите букет цветов, чтобы он не закрывал надпись. – А тем, кто не знает, даже имя ничего не скажет…

Безымянный памятник был изготовлен в лучшей похоронной фирме Санкт-Петербурга на личные средства Маргариты фон Штайнберг и установлен в степи под Самарой, близ понемногу оживающей деревни Чудымушкино, точно под тем местом, где в огромной высоте парил еще полтора месяца назад портал между двумя мирами-близнецами. Он был не столь помпезен, как монумент на месте гибели «Святогора», едва различимый отсюда, и вряд ли после того, как эти цветы увянут, кто-нибудь возложит на него свежие. И невдомек было озадаченным странным заказом каменотесам, что под надгробной плитой их работы никогда не будет ни могилы, ни гроба, даже пустого, символического. Но ведь подвесить памятник в одиннадцати километрах над землей невозможно…

– И вообще, – иронически улыбнулась Маргарита, поднимаясь на ноги, – чье имя вы хотели на этом камне высечь? Бежецкого? Здешний Бежецкий жив, здоров и в ближайшее время обзаводиться подобным атрибутом не собирается. Ротмистра Воинова? Он тоже жив и здоров. Стоит сейчас рядом со мной и задает неуместные вопросы. Или я должна придумывать для вас, сударь, еще одну липовую биографию? Много чести.