Николай Андреев - КРЫЛЬЯ ЧЁРНЫЕ

- Слышите? - ход мыслей Сергея Фёдоровича оказался прерван взволнованным, напряжённым восклицанием вахтенного.

Прямо-таки гигантские, не меньше империала, глаза Исаева обрели непонятное выражение, в котором смешались и предчувствие неладного, и страх, и ожидание. Иван Лукич так напрягся, что даже его безразмерные, мохнатые ("Истинно моржовые" - подумал Иловайский) усы встали торчком.

- Слушайте. Стреляют…

Мичман, прежде служивший на "Императрице Марии", привычный видеть вражеские корабли, не дважды и не трижды попадавший под обстрел крупповских орудий - этот мичман в этот раз испугался. Иловайский ничего не мог с собою поделать: всё здесь было совсем не так, как там, на юге…Не было здесь немцев - лишь только свои, русские, жаждавшие крови таких же русских. И тёмные громады застывших кораблей, команды которых ждали начала драмы, - но люди ещё не знали, насколько ужасен будет её ход.

На берегу раздавались крики, редкие выстрелы - и пение. Какофония звуков революции приближалась. А вслед за звуком пришли и люди. Матросы-балтийцы, размахивая нелепыми красными флагами, показались на молу и начали обходить корабли. Они желали продолжить там начатую ещё на берегу резню. А офицеры и кондукторы оказались скованы оцепенением неожиданности и покорности судьбе. Вновь зазвучали крики и выстрелы. Иловайский вгляделся в соседний с "Тереком" корабль - и увидел, как с него на лёд упало двое человек, в офицерских мундирах. Тёмные лужи начали растекаться под ними…Тёмные…Лужи…Кровь!

Через несколько секунд - пришли и за матросами "Терека".

В каюту ворвался отряд из восьми или десяти матросов с ленточками "Полэукипажа" на фуражках. Каждый сжимал в руках винтовку или револьвер - и присовокуплял к "картине маслом" особо мерзкую ухмылку.

- Ну, что? И этого дракона кончим? - бросил балтиец, сжимавший в правой руке "кольт".

Оружие за миг до того отобрали у Иловайского, а потом приставили к его же лбу. Мичман на всю жизнь запомнил холодивший кожу металл "кольта".

- Братцы, с Черноморского флота он, на Минных классах учится. Не из балтийских драконов. Не из драконов парень! - неожиданно вовремя за Иловайского вступился Исаев, судя по всему, знакомый с "расстрельной командой". Балтицы были примерно того же возраста, что и сам вахтенный: бывалые, натерпевшиеся от "драконов" и "штабных"…

- Ну…Ладн. Поглядим, - дуло "кольта" пропало. Скрученного, Иловайского бросили через открытый световой люк в кают-компанию, на стол.

Мичман, ударившись так сильно, что в потемневших глазах заплясали огоньки, едва смог доковылять до своей каюты, принявшись рассовывать самые ценные вещи - последние деньги - по "тайникам"", в правый и левый ботинок.

- Ну, а ну-ка, оружие отдавай, - вскоре и здесь появились матросы. - Парни, обыщите-ка его.

- Ага…Те эт не пригодится, - щербато ухмыльнувшийся полуэкипажец сорвал часы с запястья Иловайского.

Мичману ещё повезло: с других срывали всё ценное. Вплоть до обручальных колец. А кое-кого и "в расход" пустили…

И так повторялось снова и снова, снова и снова - шесть раз. Припоздавшие с "обыском" матросы дико злились, норовя приставить ко лбу "обыскиваемых" пистолет, и удовлетворялись тем, что забирали из кают всё, что казалось балтийцам хоть сколько-нибудь ценным.

Так длилось до самого утра, часов до семи. В семь вестовые (будто ничего такого и не случилось!) принесли кое-что на завтрак для офицеров. Подняли флаг на "Тереке" - давным-давно привычное дело…А после - всех офицеров вывели на мол.

- Срывай, братва! - заправлял тот самый, что до того всё намеревался "пустить в расход" Иловайского. - Срывай!

На мичмана набросились, повалили на землю - да и остальные офицеры тоже спустя секунду-другую казались на камне мола. Иловайский сперва услышал, а потом уже и почувствовал, как с него срывают погоны и- вместе с куском рукава - кокарды. Сергей напрягся, стиснул зубы: даже немцы не позволяли себе такого глумления над пленными офицерами. А свои…Свои…

- Хе! Вот так-то лучше! Вставай, гады! Вставай - и пошли!

Иловайский поднялся, превозмогая боль - болел кобчик, ушибленный при падении на стол в кают-компании.

- Чего телепаешься, кровопиец? А ну! Пшёл! - Иловайского конвоир "подбадривал" ударами винтовочного приклада в спину.

Вытаптывая снег, колонна безоружных офицеров, окружённая толпою матросов. Двинулась к Якорной площади.

Иловайский взглянул на бронзового Макарова, опустил взгляд - и проклял себя за это. Во рву, вырытом вокруг памятника великому адмиралу, валялись…лежали…пали…Ров был заполнен скрюченными трупами перебитых кронштадских офицеров. Иловайский не мог оторвать взгляда от адмирал Вирена, нашедшего смерть вместе с десятками своих подчинённых. Грозный, он за считанные дни до того катался по скверу, обращённому в каток, на коньках. За этим катанием могли наблюдать слушатели Минных классов: окна выходили как раз на сквер.

А вот - и собор…Его купола тускло поблёскивали на солнце, а кресты безмолвно застыли. Иловайский, вздёрнув подбородок, вгляделся в небо, серое, серое, серое небо…

- Куда нас сведут? - мичман хотел знать, что же их ожидает. Если не расстреляли там же, у рва…

"Расстреляли…Свои же…Расстреляли…И Вирена…И нас скоро всех - тоже…"

- На лёд! Не будем святой кронштадской земли пачкать! - веско ответил матрос, не забывший в очередной раз "подбодрить" ударом приклада.

И точно - вот и море. Ледяная гладь, сковавшая Балтийский флот. Безмолвная белизна. Серое небо, нависшее над Кронштадтом - и шестьдесят офицеров, дожидающихся своей участи у кромки моря, их родной, любимой стихии.

Иловайский взглянул на своих соседей. Кто-то молился, двигая одними губами, кто-то, не шевелясь, вглядывался в далёкую даль. А кто-то обратил свой взор на небо…

- Ну, прощевайте, гады-драконы! - тот самый конвоир передёрнул затвор винтовки.

Иловайский не стал закрывать глаза.

- Прощайте, господа, - только и произнёс мичман.

Щёлкнули затворы…

Никогда прежде в уютном кабинете главковерха Корнилова не раздавались подобные речи. Да и, чего греха таить, подобных гостей тоже не бывало. Каких-каких гостей, спрашиваете?

Сейчас в кресле, которое прежде облюбовал Николай Второй, будто на иголках сидел Владимир Львов, прежде обер-прокурор Святейшего Синода, а ныне - доверенное лицо, "эмиссар" министра-председателя. На его лысой макушке то и дело проступал обильный пот, который Львов уже даже перестал платком смахивать: не до того стало. О. сейчас он был весь - решительность, воплощённое спасение Родины, и никак иначе. Во всяком случае, именно так считал сам Владимир Николаевич. В глазах его сверкали огоньки торжества, и не думавшие тухнуть под корниловским обстрелом недоверия и сомнений. Пропасть между бывшим обер-прокурором и нынешним главковерхом и не думала сужаться: Корнилов сомневался, можно ли верить "эмиссару".