Василий Головачёв - СПАСАТЕЛИ ВЕЕРА

— Долго-то как!

Мать засмеялась.

— Да уж, не то что мы.

— А потом? Ну, прожил Брахма, допустим, свои сто лет, что потом?

— Потом уничтожаются все миры, цивилизации, существа и сам Брахма. Следующие сто лет длится «Божественный хаос», а затем рождается новый Брахма. Что это ты вдруг заинтересовался? Отец оставил целую библиотеку по индийской и буддистской философии, но раньше ты ею пренебрегал. Вот твой друг-японец, тот все проштудировал.

Никита взглянул на часы.

— Он фанатик подобного рода литературы, мне это не дано. Ну, я побежал, ма?

— Беги. Только побереги себя, что-то мне тревожно.

Они расстались. Машина Сухова стояла без бензина, и мать уехала на трамвае, а он сел в метро и направился на поиски Ксении. Увидеть ее захотелось непреодолимо. А еще тянуло рассказать ей историю с убийством странного старика в парке и о передаче им знака в виде пятиконечной звезды.

«Символ вечности и совершенства»… Никита привычно взглянул на ладонь, вернее — на запястье, потому что звезда, оставаясь коричнево-розовой, как заживший ожог, переместилась уже на запястье, имея явное намерение погулять по руке. Она почти не беспокоила, разве что изредка отзывалась на какие-то внешние или внутренние раздражители вибрацией тонких ледяных укольчиков, но именно этот факт и заставлял сердце Сухова сжиматься в тревоге и ждать неприятностей.

В конце концов он решил объясниться с Такэдой, а если тот не сможет помочь — пойти к косметологу и попросить свести пятно с кожи.

На Тверской, в переходе, уже недалеко от студии Ксении Красновой, Никита стал свидетелем грязной сцены: двое молодых людей, неплохо одетых — в джинсы, кроссовки «Рибок» и черные майки, выхватили у инвалида, просящего милостыню, его картуз с деньгами и, не слишком торопясь, пересекли переход, не обращая внимания на возмущенные возгласы женщин и крик инвалида.

Обычно Сухов не вмешивался в подобные конфликты, считая, что этим должны заниматься соответствующие службы, да и в его характере было заложено готовность к компромиссам, хотя и до определенного предела: и отец, и мать сумели привить сыну чувства долга, чести и совести. Почему вдруг его потянуло на подвиг именно в этот момент, он не анализировал: вероятно, сработала еще одна черта характера — нередко он подчинялся настроению.

Парней он догнал на лестнице, задержал за плечо крайнего слева, белобрысого, с жирным затылком.

— Минутку, мальчики.

Реакция юношей свидетельствовала о том, что они хорошо отработали операцию отхода: оба рванули наверх и в разные стороны, сметая людей на пути, но тут один из них вместо родной «голубой» формы разглядел костюм Никиты и свистнул. Они сошлись и как ни в чем не бывало двинулись навстречу Сухову, поигрывая бицепсами.

— Чо надо, амбал? — спросил белобрысый, во взгляде которого невольно отразилось уважение: Никита был выше каждого из них на полголовы и шире в плечах.

— Верните деньги инвалиду, — тихо сказал танцор, чувствуя неловкость и какое-то злое смущение; он уже жалел, что ввязался в эту историю.

— Какие деньги? — вытаращился белобрысый. Его напарник, потемней, с длинными волосами, в зеркальных очках, сплюнул под ноги танцору.

— Вали своей дорогой, накатчик. Или, может быть, ты переодетый шпинтель, сикач?[5]

Никита молча взял его за плечо, ближе к шее, и нажал, как учил Такэда. Длинноволосый ойкнул, хватаясь за плечо. Его напарник молча, не размахиваясь, ударил Сухова в лицо, потом ногой в пах. Оба удара танцор отбил, но в это время его ударили сзади, и все поплыло перед глазами, завертелась лестница, в ушах поплыл звон. Он еще успел заметить, что ударил его тот самый «инвалид», у которого воры отобрали выручку, дважды закрылся от ударов длинноволосого, но пропустил еще один удар «инвалида» и оглох.

Его били бы долго, если бы не вмешался кто-то из молча наблюдавшей за дракой толпы. Получив по удару — никто не заметил их, так быстро они были нанесены, — драчуны мгновенно ретировались с поля боя, и лишь потом Никита разглядел, что выручил его хмурый парень в костюме и при галстуке. Типичный дипломат.

— Спасибо, — пробормотал Сухов, держась за затылок.

— Не за что, мы делаем одно дело, — ответил «дипломат». — Идти сможете?

— Сможет, — появился из-за его спины Такэда. — Благодарим за помощь, мы теперь сами. — Он наклонился над лежащим танцором, дотронулся до его затылка, озабоченно разглядывая окровавленную ладонь.

Сухов, напрягаясь, встал на четвереньки, и его вырвало. В толпе раздался женский голос:

— Да он пьяный…

Такэда помог Никите встать на ноги и повел по лестнице наверх, потом поймал такси.

— Может, тебя сразу в «Скорую»? Голова сзади разбита.

— Домой, — вяло ворочая языком, проговорил Никита. — Ты что, следишь за мной?

Такэда промолчал.

— Ну и зачем ты ввязался?

— Бес попутал. — Сухов потрогал забинтованную голову, покривился от боли. — Кто же знал, что они заодно? Какой в этом смысл? Делать вид, что отнимают… Или для эффекту — инвалиду после этого больше давать будут?

Такэда разглядывал свои ноги, о чем-то задумавшись. Время от времени он посматривал на хозяина, и во взгляде его надежда боролась с сомнениями.

Они сидели на диване в гостиной Сухова, пили кофе, смотрели новости и перебрасывались редкими фразами.

— Ты знаешь, меня раньше никогда не били! — криво улыбнулся Никита; в голосе его прозвучало удивление.

— Ничего, это исправимо, — рассеянно ответил инженер.

Сухов хмыкнул, оценив реплику. До сего времени, то есть до драки, он жил в своем мире, высоком мире искусства и музыки, спортзалов и театров, не пересекавшемся с миром улиц и подворотен, воровства и насилия, обмана и страха. Судьба и воспитание, устойчивый круг культурных отношений хранили его от множества неприятностей, и, попав в переплет, ожидая от окружающих другой реакции, он растерялся, вдруг осознав, что ничего не знает о жизни вокруг. И было жутко обидно, что вступился он за псевдоинвалида зря.

— Знаешь, а тот парень ничего. Хорошо бы найти его и пригласить в ресторан.

— Какой парень?

— Что помог мне. Странный только… по-моему, он меня с кем-то спутал, потому что сказал, что мы делаем одно дело.

Такэда насторожился.

— Так и сказал: одно дело?

— Так и сказал. А потом ты подошел. Ума не приложу, как тебе удается вычислить меня.

— Если отвечу, не поверишь.

— А ты попробуй.

Такэда допил кофе, отобрал пустую чашку у Никиты и отнес поднос на кухню. Сказал, вернувшись: