Валерий Большаков - Дорога войны

Опустив остаток ткани полукругом чуть пониже колена, Марк тщательно устроил складки и перебросил конец опять через левое плечо Луция.

— Готово! — сказал он горделиво и зачитал из Вергилия: — «Вот они, мира владыки, народ, облекшийся в тогу!»

— Иди ты… — буркнул гладиатор.

— Принесешь мне хоть колбаски кусочек.

— Ладно… Если самому достанется!

— Давай…

Змей замер у порога и вышел из дому с правой ноги. Нашаривая в потемках ступени, он спустился во двор, умылся из фонтана и вытерся тогой, стараясь не разрушить творение Марка.

Субура была пуста и тиха, сандалии Эльвия громко щелкали, озвучивая размеренный шаг.

Было довольно прохладно, да еще резкий аквилон посвистывал, забираясь под складки холодными пальцами, — не грела тога!

Идти было далеко, дом сенатора Элия Антония располагался на Малом Целии, «за девятым столбом, считая от храма Клавдия».

Луций миновал громаду терм Траяна и обогнул гороподобный амфитеатр Флавиев. Первые лучи солнца уже зажгли блики по верхнему, четвертому ярусу амфитеатра, на круглых бронзовых щитах, прибитых между коринфскими пилястрами. Громадная статуя Нерона из позолоченной бронзы, посвященная богу солнца, не дотягивалась и до третьего яруса, но лучистая диадема колосса уже отражала зарю. Солнце светило, но не грело.

Оглядываясь кругом — нет ли какой птицы, появление которой — к худу, Змей поплелся дальше и поднялся на Малый Целий.

С улицы разглядеть особняк-домус сенатора было трудно, мешала высокая каменная ограда, увенчанная бронзовыми изображениями сфинксов. А далее кучковались прилизанные веретена кипарисов, вставая еще одной стеной, темно-зеленой и тенистой.

Луций отворил калитку, не обращая внимания на грозную надпись: «Берегись собак», — сенатор держал в доме всего одного волкодава, да и тот был нарисован на стене.

Подходя к дому, гладиатор поморщился — у дверей толпилась целая свора клиентов, припершихся сюда со всех концов Рима. Клиенты жались к самым дверям, толкались, грызлись между собой, льстили даже рабу, ведавшему впуском. Голоса звучали вперебой:

— А чего это я должен тебя пропускать?

— Ишь ты его!

— Да я уже два дня не приходил!

— Видел я, как ты не приходил!

— Ага! Самый хитрый, что ли?

— Я вчера весь день пробегал перед носилками, и что? А ничего! Будто так и надо…

— Эй, не пускайте лысого!

— Ишь ты его!

— Кинул мне вчера пару сестерциев, и что? Дров я на них куплю? Нет! Дороги нынче дрова.

— Да я уже забыл, как хлеб из пшеницы выглядит. Ячменный ем, да и то не всегда.

— В легионах ячменными лепешками мулов кормят и лошадей…

— Так и я о том же!

Луций скромненько стал в сторонке, очень надеясь, что уж его-то патрон не оставит без завтрака. Да и где еще поешь горячего? В харчевнях? Так там сплошные бобы! Дома тоже не приготовишь — не на чем. Не на жаровне же с прогоревшим дном. Можно еще у разносчика перехватить чего-нибудь пожевать, только не всегда его встретишь. И чем платить?

Тут толпа оживилась — со скрипом отворилась входная дверь. Клиенты ринулись в проем, будто штурмом брали дом, — рыча, шипя, ругаясь, отталкивая слабых.

Луций Эльвий вошел последним и прошагал за всеми в атрий.[16]

Да-а… Вот кому живется! Атрий у сенатора был большой, настоящий «атриум тетрастилум» — четыре колонны из светло-зеленого мрамора, добытого на Каристосе, упирались в мозаичный пол и поддерживали расписные потолки. Прямоугольный прорез комплювия в своде цедил серый полусвет раннего утра, тускло отражаясь в бассейне-имплювии. Почти никакой обстановки в атрии не было, только пара табуреток-дифров с точеными ножками да мощный картибул — громоздкий стол с каменной продолговатой доской, утвержденной на сплошной мраморной плите. Плиту украшал барельеф — крылатые грифоны до отказа напрягали крылья и львиные лапы, удерживая столешницу, заставленную бронзовыми статуэтками и сосудами.

Тяжеловесный стол с грозными фигурами чудовищ как нельзя лучше подходил к обширному темноватому залу.

— Аве! — хором заорали клиенты.

«Ага! — понял Змей. — Патрон явил себя!»

Клиенты принялись суетиться, исполняя ритуал ежедневного унижения, — иные целовали патрону руку, а один даже в поклоне прогнулся.

Сенатор выглядел весьма представительно — вальяжный мужчина с чеканным профилем цезаря, с лобастой, коротко остриженной головой, с фигурой борца — складки тоги маскировали изрядный животик.

Он лениво ответил на приветствия, некоторым пожал руки и скрылся в дверях экседры,[17] одной из четырех, выходивших в атрий.

— Филомус Андроник! — воззвал раб-распорядитель. — Юлий Валенс! Ульпий Латин! Луций Эльвий! Вы остаетесь на завтрак, остальным будет выдана спортула.[18] Не толпитесь, не толпитесь!

— А велика ли спортула? — выкрикнули из толпы.

— Пять сестерциев в одни руки!

— У-у-у… — разочарованно откликнулась толпа.

Мигом расхватав дармовые деньги, клиенты разошлись. Четверых избранных раб провел в экседру. Посередине комнаты располагался стол-моноподия, его круглая столешница покоилась на одной толстой мраморной ноге и была покрыта цитрусовым деревом «тигрового» окраса — на коричнево-красной древесине выделялись текстурные полоски, прямые и извилистые. Подобная доска, если она сделана из цельного цитруса, стоила от трехсот тысяч сестерциев до полумиллиона. Вряд ли за такой стол пустили бы клиентов. Следовательно, сделал вывод Луций, это только сверху цитрус — шпон, наклеенный на обычное дерево.

Элий Антоний Этерналис уже сидел за столом.

— Присаживайтесь, — сказал он холеным голосом. — Предки наши обедали сидя, последуем их примеру.

Бесшумно скользящие рабыни живенько накрыли стол к завтраку. Угощение было скромным: ломтики белого хлеба, смоченные в вине и намазанные медом, оливки, сушеный инжир, сыр, бобы и мелкая соленая рыбешка. Раб-номенклатор указал каждому из клиентов его место. Луций Эльвий оказался по левую руку от патрона. Было ли это благоволением сенатора или капризом раба, гладиатор не знал, да и не задумывался над этим — надо было поскорее набить желудок, который скукожился, как давеча кошель.

Во время завтрака сенатор помалкивал и почти ничего не ел — так, перехватил пару оливок. Клиенты умолотили все, смели крошки и откланялись. Сенатор покивал им, сказав негромко:

— Луций, останься.

Раб вышел проводить клиентелу, а сенатор поднялся из-за стола и поманил гладиатора за собой.