Владимир Лебедев - Царский духовник

А из раны-то кровь текла и за мной следом пятнами ложилась… И кричали за мной холопья боярские: “Держите его, вора-грабителя! Вот он бежит - с ногой перебитой… держите его!”. Слава Богу, мало на улице народу было, да и не посмел никто мне дорогу заступить… Бежал я, бежал и забрел в этот самый закоулок безлюдный; увидел я здесь колодец старый и схоронился туда… И рад же был я, что глубока яма колодезная, что густой травою она поросла: было где мне схорониться, отлежаться…

Слушал отец Сильвестр рассказ грабителя со скорбью великою; несколько раз он головою качал, и даже слеза светлая упала на седую бороду старца доброго. Горько было ему слушать повесть грехов людских, горько было ему видеть падение души людской.

- Ну, вот видишь, молодец, как Господь карает за корысть неправую! В первый раз остановил тебя Бог от греха рукой моею слабою, а во второй раз наказал он тебя болью великою и страхом жутким. Каешься ли ты теперь в прегрешении своем?

Бросил на землю парень остаток ковриги хлебной, сам к земле головой припал и зарыдал-завопил глухо и скорбно:

- Да будет Господь милостив ко мне, грешному!

А старец Сильвестр, глядя на грешника раскаянного, улыбался светло и говорил голосом кротким:

- Не отчаивайся, сын мой: велика милость Господня!

На Воробьевых горах стоял летний дворец юного царя Иоанна Васильевича. Был тот дворец хитро изукрашен резьбою и всяким вымыслом плотничьим, вокруг двухъярусных хором шли переходы крытые, шли столбики точеные, тянулись галерейки долгие; по бокам кровли дощатой вырезаны были петушки да узоры разные; выкрашены были узоры алой да лазоревой краской. Немного горниц было во дворце летнем: был там верх царев да верх царицын.

Жилище доброй царицы Анастасии Романовны не блистало убранством богатым; не лежали на скамьях дубовых сукна разноцветные; на столах не пестрели камк'и дорогие; не были своды горниц царицыных расписаны цветами да вавилонами. Не любила кроткая царица Анастасия Романовна пышности да роскошества и в палатах московских Богом молила она юного супруга не украшать обиталище ее. А тут в летних хоромах и совсем просто жила великая княгиня, государыня московская.

И никогда не любила молодая царица пышности: смиренна, набожна, разумна и добра была Анастасия Романовна, дочь вдовы боярской Захарьиной. Свято помнила она, что сказал чете царской новобрачной святой отец митрополит в великий день бракосочетания царского; а сказал он, владыка мудрый, словеса многозначительные: “Днесь таинством Церкви соединены вы навеки, да вместе поклоняетесь Всевышнему и живете в добродетели; а добродетель ваша есть правда и милость. Государь, люби и чти супругу; а ты, христолюбивая царица, повинуйся ему. Как святой крест глава церкви, так и муж глава жены. Исполняя усердно все заповеди Божественные, узрите благая Иерусалима и мир во Израиле”.

Помнила все это царица юная, помнила она, как явились они перед народом в Кремле, как громовыми кликами приветствовал народ молодых царя и царицу, и поступала она во всем так, как наставлял ее святой владыка. Не нужно было молодой царице хором пышных, величия царского; нужно было ей только одно: благие дела творить, душу свою спасать.

И царя молодого воодушевляла юная царица на дела благие. Милостив был Иоанн Васильевич к приближенным своим, щедро сыпал он им дары свои богатые; царица тоже щедра была, да по-своему: дарила она казну свою нищим, больным, сирым.

Часто, послушав совет кроткой супруги своей, юный пылкий царь Иоанн Васильевич затевал хождение молитвенное; пешком зимою ходила царская чета в Троице-Сергиеву Лавру и проводила там долгие дни молитвы и покаяния.

Но, как говорит достоверный источник, ни эта “набожность Иоаннова, ни искренняя любовь к добродетельной супруге не могли укротить его пылкой, беспокойной души, стремительной в движениях гнева, приученной к шумной праздности, к забавам грубым, неблагочинным. Он любил показывать себя царем, но не в делах мудрого правления, а в наказаниях, в необузданности прихотей; играл, так сказать, милостями и опалами; умножая число любимцев, еще более умножал число отверженных; своевольствовал, чтобы доказывать свою независимость, и еще более зависел от вельмож, ибо не трудился в устроении царства и не знал, что государь истинно независимый есть только государь добродетельный”.

Вместе с тем, повинуясь во всем своему супругу юному, царица Анастасия Романовна, словно предчувствуя свою кончину раннюю, отрекалась от всякой пышности, от всякого блеска показного. Много боярынь, много служанок было у нее, ломились кладовые царицыны от сосудов и тканей дорогих; каждый день присылал к ней молодой государь Иоанн Васильевич мастеров искусных с вопросом участливым - не надо ль чего сделать, смастерить. Была у нее власть и самой попросить любое украшение, какое по душе ей, - но ни на что не влекло молодую царицу: не манили ее ни наряды богатые, ни утварь резная, ни вышитые сукна иноземные… Ко всему тому относилась царица молодая покойно и ничем роскошествовать не желала.

Вдыхая летнюю горячую струю знойного воздуха, сидела Анастасия Романовна в тереме своих хором воробьевских; не было около нее обычной толпы боярынь знатных, только двух оставила при себе молодая царица, и были то - князя Юрия Темкина боярыня да еще Нагая - боярыня. Обе те в глаза глядели государыне молодой, ожидая от нее приказания. Но недвижимо сидела молодая царица, устремив блуждающий взор в узкое окно терема…

Было на что глядеть молодой царице. Весь край неба, что склонялся к Москве обширной, заволокли густые клубы дыма зловещего; издалека казалось, что там огромная печь топится, что беспрестанно вылетают из той печи искры огненные и дым валит облаками неудержными…

Изредка отводила молодая царица свой взор испуганный от окна теремного и глядела в трепете скорбном на иконы святые, что стояли в углу красном в ее тереме укромном. Тогда хотелось молодой царице припасть с молитвою горячей к тем иконам святым, да не могла она оторваться от зрелища страшного… Видно было ей, как взлетали языки пламени огненно-красного над далекими строениями Москвы великой, как на верхушке этих языков пламенных чернел и клубился дым черный, как помрачалась вся ширь небесная от того пожара ужасного…

Шепча молитву тихую, смотрела молодая царица на пожар бушующий. И спрашивала она всею душою своею трепещущею у Господа: “За что наказуеши, Господи? Я ли в том виновата, мой ли супруг-царь провинился? Коли прегрешили мы перед Тобою - карай нас, а не народ наш… Ни в чем не повинны люди бедные, нищие! Обрати, Господи, гнев Твой на рабу Твою; все стерплю, благословляя имя Твое святое!”.

А вокруг молодой царицы суетились две боярыни. Одна за другой подходили, не боясь оклика сурового от кроткой Анастасии Романовны, и докучали ей заботами непрошенными.

- Не повелишь ли, государыня, чего испить подать?

- Не повелишь ли, государыня, чего искушать подать?

И видя нежелание царицыно, отходили от нее на малое время докучливые боярыни.

Поджидали они у самых дверей, позовет ли их царица молодая. Но все глядела свет-Анастасия Романовна в окно, где пожар пламенел, и опять подходили к ней боярыни неотвязные.

- Не повелишь ли чего испить, государыня?

- Не повелишь ли чего искушать, государыня?

Опять отсылала их назад молодая царица. Опять глядела она в окно, багровым пламенем светящееся, и опять в кротких очах ее нарождалась, вместе с этим пламенем багровым, скорбь глубокая, неизведанная. Опять тяжело вздыхала она и шептала молитву горячую Спасителю.

В тесном тереме тихо все было, не то что в большом дворце московском, где отовсюду слышался назойливый говор челяди царской; не бряцало оружие стрельцов, не раздавались крики скоморохов потешных.

Застыла молодая царица… Не слышала, что вокруг нее делается…

Пожар московский все бушевал и пламенел; все грознее охватывало небо зарево зловещее. Играли кровавые отблески на тех облаках, что покрывали небо вечернее над горами Воробьевыми: чем более смеркалось, тем страшнее казался пожар далекий, великий…

Скрипнула дверь теремная, показалась на дороге пожилая боярыня; была та боярыня теткою царицыною, женою боярина Захарьина. Поклонилась она в пояс племяннице, великой княгине-царице, и молвила жалобным голосом:

- Чтой-то, государыня-царица, в тереме у тебя темным-темнешенько? Чай, одолели тебя думушки скорбные, и забыла ты о трапезе вечерней? А боярыни, голубушки, видно, тоже задумались: тебе, государыня-царица, напомнить не успели? - прибавила боярыня Захарьина, с усмешкою неласковой глянув на обеих боярынь.

Вокруг доброй царицы Анастасии Романовны всегда ее ближние боярыни свары да попреки меж собою заводили; знали они, что все спустит им молодая кроткая царица. И на этот раз ответили обе чередные боярыни: Темкина княгиня да боярыня Афимья Нагая.