Алексей Фомин - Время московское

Горцы же, заметив, что преследование прекратилось, остановились под Ивановской горкой. Туда же отскочила конница из центра и с правого фланга — перевести дух и перегруппироваться.

Но в этот самый момент с холма на них скатился отряд Боброка и Владимира Серпуховского, сидевший с начала битвы в засаде. Количественно ордынцы его превосходили существенно. Однако они только что вышли из битвы уставшими и разочарованными тем, что близкая, казалось бы, победа так и не далась им в руки. Воины же Боброка и Владимира были настолько вдохновлены стойкостью своих товарищей, что ударили с утроенной энергией. Ордынцы дрогнули и начали пятиться.

— Бегут! — вскричал великий князь. — Добить их! Добить!

И войско будто услышало его призыв. Конница и с левого, и с правого фланга устремилась на противника, и тот, сломавшись психологически, действительно обратился в бегство. «Вот тут-то и начинается главное для меня. Некомат ждать не будет, наверняка уже пустился в бега», — подумал Сашка.

— Спешу выполнить твой приказ, великий князь, — бросил он на ходу, устремившись к лестнице, ведущей вниз со стены.

Подскакав к батарее, Сашка крикнул:

— Адаш, какого черта ты здесь прохлаждаешься? Они уже удирают!

— Выполняю твою команду, государь, — охраняю батарею, — с обидой в голосе ответил старый рубака.

— Брось, дружище, не дуйся! В седло! Мы должны быть там первыми! Ты что, забыл про Некомата?

Адаш вскочил в седло, и они, сопровождаемые личной сотней великого воеводы, бросились вскачь напрямик — через Ивановскую горку, через лес.

На поле брани то и дело вспыхивали короткие схватки — преследуемые старались огрызаться, не давая отступлению превратиться в резню. Самая крупная свалка закипела на берегу Яузы, где небольшой отряд ордынцев прикрывал брод, давая переправиться на левый берег своим товарищам.

Великий же воевода со своей сотней вихрем пронесся через лес, переправился через Яузу напротив родного Воронцова и устремился оттуда на Красный холм.

На вершине холма было тихо и пустынно, даже собаки не бродили меж брошенных шатров. Спрыгивая с коня, Сашка успел обозреть окрестности. Бой на Яузе уже прекратился, отступление превратилось в бегство. Ордынцы бегут, обтекая Красный холм двумя ручейками, за ними несутся конники великого князя. За обозом в нескольких верстах пылит-поспешает группа всадников. Там, среди них, скорее всего, и Некомат, и Мамай. Сашка усмехнулся — этот чертов Некомат и не представляет, какой сюрприз он ему приготовил. Куда бы тот ни повернул, везде его ожидают в засадах опытные разведчики. И в каждой такой группе есть человек, знающий его в лицо. Даже если попытается сбежать по реке — и там его ждут.

— Осмотреть шатры, — на всякий случай приказал Сашка.

Сам он, откинув полог, вошел в царский шатер. На полу, застеленном персидскими коврами, завернувшись в царскую пурпурную тогу, лежал человек. В левом боку у него из-под ребер торчала рукоять кинжала.

— Иван! — Сашка опустился перед ним на колено.

— А-а… Тимо-ша… — тихо промолвил умирающий. — Не-комат… Не…

Царь Орды не успел договорить, покинув этот несовершенный, грешный мир. В шатер вошел Адаш, за ним еще несколько воинов. Увидев великого воеводу, коленопреклоненного перед распростертым телом, он снял шлем.

— Отвезите его домой, к матери, — велел великий воевода. Он поднялся на ноги и повернулся к вошедшим. — Нам же с тобой, Адаш, еще ловить сегодня этого сукина сына Некомата.

Позавчерашние свободные землепашцы, вчерашние воины, а сегодняшние бурлаки грузили мертвые тела на плоты и, впрягаясь в бечеву, тянули плоты вверх по Яузе, в Андроников монастырь. Там, в ограде монастыря, росло вширь свежее кладбище, на котором, сменяя друг друга, несколько попов служили заупокойную службу. Шорох отбрасываемой в сторону земли, стук лопат, взрезающих суглинок и — «Со святыми упокой…». С утра и до позднего вечера. То же происходило и в Симоновом монастыре, с той лишь разницей, что туда плоты с телами сплавлялись вниз по течению, а уж тянуть их обратно на Кулишки приходилось бечевой.

Войско великого князя хоронило своих героев. Может быть, и не все они в действительности успели стать героями — все едино, коли пал на бранном поле, значит — герой. Ведь недаром сказано: «Мертвые сраму не имут».

Истерзанных картечью Ослябю и Пересвета похоронили в особой могиле, в Симоновом, рядом с заложенной каменной церковью. Тут же нашлись мастера, вытесавшие каменную плиту и водрузившие ее на могилу. Великий же князь повелел строить церковь ту усердно и непрестанно и наречь ее во имя Рождества Пресвятой Богородицы — и работа сразу же закипела.

По всему огромному полю рядами лежали мертвые тела, а меж ними бродили, выискивая своих, сбежавшиеся и съехавшиеся со всех окрестных сел и деревень бабы и старики. Над Кулишками, не прерываясь ни на мгновение, висели вой и плач.

Сашка стоял на возвышенности, недалеко от кремлевской стены, а на груди у него беззвучно рыдала боярыня Ольга Тютчева. Она только что разыскала своего Тимошу и теперь плакала одновременно и от радости, и от стыда за свое ворованное счастье.

— Ну, будет тебе, Оля, видишь, я живой, — по-мужски пытался успокоить он ее.

Невдалеке от великого воеводы стояла его охрана и старательно отворачивалась, пытаясь не замечать, как их государь прилюдно милуется с вдовой боярина Тютчева. Утешая Ольгу, великий воевода и не услышал, как подъехал экипаж с вельяминовским гербом на дверце и из него вышла Марья Ивановна. Лишь настойчивые покашливания охранников заставили его оторвать взгляд от Ольги и обернуться. Ольга тут же отошла от него на несколько шагов, как бы признавая права матери на этого мужчину выше своих.

— Здравствуй, сынок, — промолвила боярыня Вельяминова, обнимая сына. — Да не шарахайся ты так от меня, Оля. Я все знаю. Поди сюда, я и тебя обниму. — Ольга подошла, и Марья Ивановна обняла одной рукой и ее. — Горе-то какое… Вон сколько русских людей побитых лежит…

— Прости меня, мама… — с трудом разлепив окаменевшие губы, почти по слогам выговорил Сашка. — Не смог я Ивана… спасти… И за Николая… прости…

— Бог простит, сынок. Приезжай сегодня ночевать домой. Завтра хоронить их будем.

— Хорошо, мама…

— И ты приезжай, Оленька…

Боярыня Вельяминова уехала, а следом за ней Сашка отправил и Ольгу. С женщинами, конечно, хорошо, но без них как-то спокойнее. Уж слишком много избыточных эмоций привносят они во все. И в жизнь, и в смерть.

Не успел еще великий воевода отойти от женских слез и вновь настроиться на рабочий лад, как к нему подошел Адаш и негромко шепнул: