Кнут (СИ) - Демин Игорь

Кнут не знал правил поведения в церкви, а потому, помявшись, облокотился о стену и опустился на пол.

Необычная возвышенность обстановки, иконы с серьезными наполненными печалью и состраданием ликами святых, свет десятков свечей гипнотизировали непривычного к церковным службам сельского паренька. Тусклое естественное освещение скрадывало окружающие предметы, погружало в тяжелые мысли. Наверное, ощущения в церкви и должны быть такими — навевающими безотчетную тоску, заставляющими погрузиться внутрь себя и вознестись ввысь, вслед за звучащим нараспев голосом священника, вместе с возвышающими песнопениями церковного хора.

Савелий зашел за иконостас и вышел оттуда с красивой белой накидкой поверх рясы и толстой Библией в красивом обшитом золотыми нитками переплете. Движения священнослужителя стали неторопливыми, степенными, в такт покачивающемуся кадилу.

Встал посреди зала, осенил себя крестным знамением, и начал читать молитвы, нараспев, повышая голос в моменты обращения к Богу. Торжественность и величие в жестах и взгляде смешивались с мрачной готовностью к свершению дела, требующего максимального напряжения сил. Аромат ладана заполнял зал, смешивался с запахом прогорающих восковых свечей и еще чего-то, уютного, привычного, успокающего.

Отец Савелий взывал к Богу о помощи, просил спасти и исцелить попавших в беду людей. Слова раздавались по всему залу, отражались от стен, сливались в единую симфонию, поднимались к куполу и исчезали там, словно возносились в небеса. Кнут читал о акустике в церквях и концертных залах, но научные теории интересны и важны у книжных полок. Здесь же, в церкви, перед глазами десятков икон молитвы казались волей самого Бога, передавшего верному слуге часть своей власти. И становилось понятно, невозможно было этого не понять, почему церкви строят высокими и массивными. Молитвы не должны звучать тихо, блуждая в тесных комнатах и узких коридорах. Им место в вышине, там, ближе к Господу и тем людям, кого верующие называли святыми.

Кнут затих, старался не двигаться, стать как можно незаметнее и меньше. Как бы священнодействие не поражало непривыкшего к красоте и мощи юношу, но оно творилось не для него. Выйди Кнут из церкви, упади в обморок, провались в преисподнюю, отец Савелий и не заметит. Все его внимание и силы приковывали те пятеро несчастных, ради спасения которых он обращался к Господу.

Движения священнослужителя становились размашистее, голос громче, и зараженные словно прониклись происходящим. В самые торжественные моменты они застывали, загипнотизированные, но стоило батюшке замолчать, подойти слишком близко, попытаться приложить к лбам бесноватых Библию, они снова начинали биться, рычать, скалить зубы, стараться схватить приблизившуюся руку.

Очарованный Кнут не сразу заметил, что отец Савелий уже некоторое время стоит, не двигаясь и опустив глаза в пол. Обряд подошел к концу, но зараженные не изменились. Разве что стали чуть спокойнее и тише. Не бились, не издавали звуков, но в глазах, позах, жестах чувствовался все тот же кровожадный голод и нечеловеческая ярость.

Юноша осторожно подошел, аккуратно тронул за рукав и потянул к выходу. Застывший настоятель двинулся ну сразу, но вырываться не стал, начал медленно отходить, пятясь спиной вперед. Развернулся, и зашагал к дверям, но глаз от пола так и не поднял.

Свежий влажный воздух окатил живительной волной, вырывая из трагичных мыслей, возвращая сознание в реальность. Дверь церкви захлопнулась с глухим стуком, и отец Савелий грузно опустился на широкий парапет крыльца.

— Не вышло, парень.

Хотел сказать еще что-то, но слова горького разочарования так и не были произнесены. Устал отец Савелий, или не решался усомниться в вере, Кнут не знал, да и знать не хотел.

— А что вы делали?

Настоятель ответил не сразу.

— Отчитку. Обряд изгнания нечистой силы из человека.

— Экзорцизм? — в памяти тут же всплыло модное красивое словечко из голливудских фильмов.

— Отчитка. Экзорцизмом это называют католики.

— А должно было сработать?

Отец Савелий не затруднился с ответом.

— Молитва ничего не делает сама по себе. Это не больше, хотя и не меньше, чем призыв о помощи, просьба о содействии, но никак не средство переложить свои дела на Бога. Попроси Господа прополоть за тебя огород, и на грядках вырастут только сорняки. Помолись перед работой, и тяпка сама запляшет в руках. Так и отчитка. Даже если удастся изгнать бесов из человека только силой молитвы, душа все равно остается пустым сосудом, куда незамедлительно проникнет новая нечистая сила.

— И как же тогда быть?

— Бесноватый сам должен хотеть избавиться от нечистой силы. Стараться жить в чистоте и до, и после обряда. Читать Библию, молиться, соблюдать пост, совершать добрые поступки и воздерживаться от плохих. Забыть о вредных привычках, не гневиться и не ругаться.

Откровенность настоятеля придала Кнуту смелости. Он махнул рукой в сторону церкви и сказал то, что думал:

— Вряд ли их удастся уговорить почитать Библию. Ни до, ни после обряда.

Отец Савелий вздохнул.

— Это точно.

— Но вы попробовали.

— Не мог не попробовать. Не имел на это права. Это же мои люди, близкие, разве что не родные.

Все пятеро попавших вместе с отцом Савелием в зеленый туман были сотрудниками церкви, проработавшие с настоятелем не один год. А некоторых из них он знал едва ли не с юношества.

— Федор — алтарник и звонарь мой, уже года три как. Завхоз Николай Владимирович. Наталья — уборщица, да подруга ее Мария. Помогали церкви во всем, делали, что ни попросишь, во славу Божию. Ну и сторож Павел, со сложной судьбой человек. Высшее образование, отличная карьера, а рассыпалось все в один миг.

Рассказывая о работниках, настоятель понемногу оживал: оторвал от пола взгляд, поднялся и начал расхаживать из стороны в сторону.

— Хорошие они люди. Наталья, вон, раньше была девкой — оторви и выбрось. Пила, с мужиками путалась. Жила как ломоть отрезанный. Ни родителей, ни мужа, ни детей. Да и работы не было постоянной. Так, перебивалась с места на место. Я ее давно знаю. Да что там, ее весь район знал. Ходила по утрам, побиралась среди добрых людей. Неопрятная, нечёсаная, лицо от выпивки и побоев опухшее, выпрашивала на опохмел. Говорила, сама и не хочу, да залетные мужики из дома гонят, заставляют бежать, искать выпивку.

Подобных женщин Кнут видел и в родном Октябрьском. Хотя, казалось бы, поселок небольшой. Если ты хоть сколько-то годный человек, родственники или давние друзья не дадут опуститься на дно, оторвут от бутылки, проучат, помогут с работой. Но заносило таких женщин и к ним. Как правило, с сезонными, охочими до выпивки, рабочими.

В поселке опустившихся выпивох не любили, старались не замечать, а то и гоняли палками от домов приличных людей. Отец Савелий же говорил о Наталье без злости и осуждения, разве что с грустью и сожалением о судьбе беспутной женщины.

— Квартира ей от бабушки досталась. Хорошая была старушка, набожная. Да вот внучку упустила. Заходил я туда, в бытность, когда Наталья запивала. Кроме старой мебели и тараканов — только пустые бутылки, да алкаш какой-то в углу на рваном матрасе спал. Беседовал я с ней, убеждал. Да все не в прок. А однажды приходит: чистая, опрятная, причёсанная, на голове платок. И видно, что не первый день в таком необычном для себя состоянии. Говорит, приснился незнакомый человек, по облику что святой с иконы, и попросил за него помолиться. И так попросил, что отказать она не сумела. Да только как же молиться, говорит, если ни молитв не знаешь, да и живешь как животное, в грехе и грязи? И поди ж ты, с тех пор как подменили ее. На работу устроилась, у нас в церкви помогает. Радость, а не человек.

Настоятель словно забыл о произошедшей трагедии, улыбнулся, но, вынырнув из воспоминаний, добавил тихо:

— Была, радость.

Но тут же продолжил:

— Наталья с Федором недавно сошлась. Рыжий такой, ты видел, знатный, не пройдешь мимо.