Сергей Волков - Твой «Демон Зла»: Поединок

Вот тут-то Катя и вспомнила диафильм, повествующий о мальчике, внуке путевого обходчика, жившем на маленькой станции где-то в Сибире, и предотвратившем крушение поезда. Мальчик этот, возврашаясь поздно вечером пешком по шпалам с ближайшей речки, где он рыбачил, обнаружил размытые пути — ручей подмыл часть железнодорожной насыпи, она обрушилась, и рельсы расползлись.

Мальчик жил на полустанке, прекрасно расбирался в графике движения поездов, и знал, что через десять минут должен проследовать курьерский поезд. Не раздумывая, героический подросток разорвал на себе рубашку, сделал какое-то подобие сигнального флажка, и помчался навстречу приближающемуся поезду.

Запомнила Катя и ещё одну подробность — чтобы остановить поезд, нужно не просто махать флажком, а обязательно совершать круговые движения, и самое главное — флажок, а в темное время суток — фонарь, обязательно должны быть красными!

Мальчик из старого диафильма поступил, как и подобает пионеру-герою — порезал руку и пропитал импровизированный флажок своей кровью. Машинист движущегося поезда в свете мощного тепловозного прожектора увидел отчаянно машущего красной тряпкой подростка, и включил экстренное торможение. Поезд остановился в полусотне метров от размытых путей, люди были спасены, а о подвиге мальчика узнала вся страна.

Теперь, почти тридцать лет спустя, Кате предстояло проделать то же самое — чтобы спасти свою жизнь и жизнь своего будущего ребенка. И она начала действовать.

Первым делом Катя оторвала рукав от белой блузки, надетой под кофточкой. Теперь нужно было порезать руку. У мальчика-героя был с собой складной нож. У Кати не было ничего режущего или колющего — пилка для ногтей, щипчики и прочие косметические штучки остались в сумочке, отобранной у неё ещё при похищении.

Если бы она была в городе, можно было бы попробывать найти стекло и использовать его, но здесь, в глуши, стекло, равно как и консервные банки, и прочие острые предметы, являлись великой редкостью.

Катя на всякий случай пошла бродить вдоль рельс, вглядываясь в сгустившейся тьме в промежутки между шпалами — мало ли какую острую дрянь могли выкинуть из проходящего состава.

Долго ей не удавалось ничего найти, пока наконец она не разглядела в снегу расплющенную пробку от пива или минералки. Зубчатый край пробки был достаточно острым, и Катя принялась отмывать покрытую засохшей или замерзшей грязью жестянку в снегу — все же какая-то дезинфекция.

Она ещё терла плоский кружок пробки, когда из-за дальнего, уже неразличимого в темноте леса до его слуха долетел гудок тепловоза — приближался поезд, и надо было спешить.

Закусив губку, Катя закрыла глаза и изо всех сил полоснула по оголенной руке повыше кисти. Боль резанула её, но терпеть было можно, хуже, что кровь не полилась ручьем, как предпологала Катя, а лишь выступила по краю царапины. Пришлось резать по ране…

Боль теперь стала постоянной, тупой и ноющей. Кровь наконец-то пошла, и Катя принялась пропитывать ею рукав блузки. На белой материи расплывались черные в темноте, вытянутые пятна, и вскоре весь будущий сигнальный флажок стал пятнистым.

Катя стояла на рельсах, и луч света от приближающегося поезда «накрыл» её тогда, когда она ещё не закончила красить кровью лоскут ткани. Поезд приближался — запели рельсы, тугой, глухой стук разкочегаренного двигателя слышался вполне отчетливо.

Катя схватила лоскут двумя руками, растянула его так, чтобы было лучше видно красные пятна, и начала махать им по кругу, одновременно двинувшись навстречу поезду.

Вскоре тонкий лучик света превратился в яркую, слепящую точку, быстро увеличивающуюся в размерах. Несомненно, её уже заметили, но наверное машинист ещё не понял, в чем дело, потому-что, судя по звуку, тепловоз не собирался тормозить, по прежнему несясь сквозь темноту навстречу Кате.

Потом, когда до состава оставалось уже совсем немного, что-то изменилось — грохот и бубухание двигателя сменились пронзительным скрипом, рельсы словно бы прогнулись, и Катя едва успела отскочить в сторону, оступилась и упала с невысокой насыпи, выронив свой сигнальный лоскут, а мимо с ужасающим визгом, тормозя и сыпя тучами искр из-под колес, единым слитком угловатого, тяжелого железа пополз бесконечный товарняк, тормозящий, словно из последних сил…

Состав остановился. Его протащило по путям ещё метров на двести вперед, и теперь Катя, которая успела за это время подняться, едва видела его в темноте — все же товарный поезд, в отличии от пассажирского, не имел ни фонарей, ни освещенных окон.

Выбравшись на рельсы, Катя со всех ног бросилась бежать в сторону застывшего в стороне, довольно далеко от нее, состава. Она очень боялась неуспеть — вдруг неизвестный ей машинист решит, что женщина на рельсах ему почудилась, и тронет свой поезд? Катя бежала на слабеющих ногах, и не остановилась даже тогда, когда увидела плывущий вдоль вагонов ей на встречу желтоватый огонек фонарика…

Грохотали колеса, подрагивала жестковатая скамья, на которой, свернувшись калачиком, укрытая все тем же овчинным тулупом, спала беспокойным сном Катя.

В кабине тепловоза было тепло и сильно накуренно — машинист, пожилой, седоволосый и седоусый, курил ядренную «Приму» одну за другой, изредка поглядывал на спящую женщину, вздыхал и снова делал глубокую затяжку.

Его напарник, лет тридцати, сидел сбоку, у светящегося красным тэна, и вглядывался в непроглядную темень за окном. Потом он повернулся к машинисту:

— Егорыч! Может, я чего-то не понимаю, но объясни мне, как такое вообще может быть, на фиг? Что бы молодая девка ночью, одна шаталась по лесу, да ещё тут — тут же ни хрена нету, ни деревни, ни поселка на двести километров!

Машинист затушил окурок, сплюнул в угол кабины, нахмурил брови и нехотя ответил:

— Боюсь я, не договаривает она чего-то! Ты это, вот что: не вейся вокруг нее, как уж, а то начал: «Ах, прекрасная незнакомка, вы явились, чтобы скрасить одиночество нашей поездки!». Тьфу, кобель!

— А что такого-то? — ухмыльнулся молодой: — Раз поезд остановила, значит должна… Ну, мы же чуть из графика из-за неё не выбились! А могли бы вообще, аварию устроить! Дело-то такое… Ха-ха!

Машинист молча показал напарнику красный, волосатый кулак, размером с кочан капусты, потом тихо пояснил:

— На сносях она! Думаю, четвертый месяц уже!

— Иди ты! — удивился молодой, покосился на спящую Катю: — Да ну! Не видно же ничего!

— Вот тебе и «Да ну!», трепач! Вырости сперва пятерых, как я, потом спорить будем! И погляди потом — у неё рука порезана, а махала она нам не флажком, а тряпицей какой-то, красной. Я думаю, в крови она эту тряпицу вывозила, молодец, сообразила! Приедем в Вожегу, ты сразу чеши к Красикову, ну, слева от диспетчера сидит, знаешь?