Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

За минуту трупы и мотоцикл распотрошили. Двое моих бойцов переобулись.

– И мои сапоги заберите, – попросил раненый, – они ещё нормальные. Можно починить. Мне уже ни к чему.

Тут ещё один боец разрядил свою мосинку, затвор выкинул в лес, патроны и обоймы из патронташа раздал товарищам. Взял немецкий карабин, стал распихивать патроны.

– И мне гранату. Лимонку. Ты прости, командир, я тоже остаюсь. Не хочу ночью без толку окочуриться. Я уже трижды ранен, шесть немцев упокоил, может, ещё свезёт. Всё одно не дойду я. Сил больше нет, а от таблеток твоих сердце болит. Прощайте, братья, не поминайте лихом. На, Вася, мешок мой. Там письмо жене. Она думает, что в плену я, сдался. Отправь письмо, пусть знает, что не сдался, не предатель я.

– Ладно, так и быть. Оставайтесь. Документы ваши где?

– Так, у немцев. Мы из плена.

– Не поминайте лихом, мужики!

– И вы нас. Удачной охоты вам, братцы! – сказал я и пошёл. Вот и ещё двоих не стало. Они обустраивались на повороте дороги. Трупы лошади, нашего погибшего товарища, двух немцев и мотоцикл стали им бруствером их пулемётной точки. Через полчаса мы услышали первые очереди, ещё через полчаса прозвучали несколько гранатных разрывов и перестрелка прекратилась.

– Это была хорошая охота, – прокомментировал я. И мы опять побежали.

Вот и место встречи, где нас должны ждать роты. Маленький лесной хутор у лесного озера. Три дома, несколько хозяйственных построек. Хутор выглядел покинутым, но следов боя не видно – дома целы, даже стёкла не выбиты.

Двое суток уже у нас на хвосте висят немцы. Они тоже шли пешком по нашим следам. Ни одна оставленная растяжка не сработала. Мы бежали, как бешеные мустанги, но они не отставали. И вот мы здесь. Но хутор пуст.

– Надо проверить, – сказал Леший, опуская трофейный бинокль.

– Но не ты. Бородач пойдёт. Он в гражданке. И я пойду. Дай мне одного «лешего». Остальные – здесь. Прикроете. Давай, Бородач. Обойди лесом, по дороге выйдешь. Оружие с собой можешь взять. А мы отсюда пойдём. Алёш, помоги эту надгробную плиту снять.

Леший помог мне выбраться из «доспеха», я надел «лешего», и мы пошли низинками, кустами к хутору. Потом – вдоль жердевых заборов, через стоящий в снегу чёрный бурьян, малинником.

– Стой, кто идёт? Стрелять буду!

Голос шёл откуда-то рядом, но сверху. Чердак! Я кивнул «лешему» на дальний угол дома.

– Человек идёт. Не стреляй! – ответил голос Родионыча.

– Вижу, что не собака. Оружие на землю положь. Клади, я сказал, стреляю!

– Ладно, ладно. Положил. Дальше что?

– Ты кто такой?

– Сначала сам представься.

– Ты что такой дерзкий?

О! Другой голос, с другого дома, но не сверху.

– Время такое, – голос Бородача нисколько не изменился, хотя второй оказался у него за спиной.

– Отвечай, кто такой?! Полицай?

– Обижаешь, товарищ боец. Лесник я. Александр Родионович Бородач. От медведя иду. Шило ищу.

– С чего ты взял, что шило твоё здесь?

– Тут товарищи меня ждать должны.

– Тут мы теперь. И как имена твоих товарищей?

– Я же сказал, от Медведя я иду. Шило ищу. Шило раньше у Ё-комбата было, потом у Медведя. Теперь здесь.

Молодец, дед. Ничего не забыл. Для чужих всё это звучит нелепицей, но свои должны понять.

– Погоди-ка, мужик. Спиваков, ты его хорошо видишь?

– Как пятиалтынный!

– Ну-ка, дед, с этого места поподробнее!

– Сначала сами представьтесь.

– Старший сержант Буркин. Вторая рота отдельного истребительного батальона. Где Медведь?

– Э-э, мил человек! Погодь! Ты меня проверил, теперь я тебя проверю. Гвоздь – командир первой роты?

– Нет. Шило на первой роте. Ну, как? Не поймал меня? А теперь продолжи песенку:

– Если он худеть не станет, а он уже охудел и очень злой! – рявкнул я (правда, в слове «худеть» заменил одну букву) почти на ухо сержанту, выхватывая его МП из его рук.

– Не наигрались в конспирацию, придурки? Мухой зови командование! Я – Медведь! И если не поторопишься – лицо обглодаю! У нас на хвосте немцы висят, мы неделю не жрамши, трое суток без сна, как зайцы, по лесам бегаем. Или ты бежишь за командиром, или я с тебя начну ужин.

Буркин побледнел, его ноги подкосились, но волшебный пендель под зад быстро привёл его в себя, придал направление и необходимое ускорение. Он вылетел на улицу, чуть не сбил с ног Бородача, и завопил:

– Спиваков! Медведь! Они пришли! Сообщай!

Над крышей дома, на чердаке которого прятался Спиваков, взметнулась жердь с привязанным красным флажком. Над опушкой леса, над деревьями – ещё один.

– Они скоро будут! – радостно сообщил Буркин. – Мы уже давно ждём. Так вы и есть Медведь?

– Нет, блин, домовёнок Кузя я, – ответил я ему, поднёс рацию ко рту: – Леший, это свои.

– Я уже понял. Мы идём.

– Это рация? Такая маленькая? Откуда?

– Из пещеры Аладдина. Трофеи.

Буркин пожирал меня глазами, но у меня стремительно садились батарейки. Я забрёл в ближайший дом, рухнул на лавку. Уснул раньше, чем голова коснулась дерева.

– Витя, Вить! Вставай. Надо, Вить!

Какого хрена! Чего они опять меня тормошат! И чего зовут какого-то Витю?

У-ух! Ё! Это же я – Витя. Надо, Федя, надо!

Я открыл глаза. С трудом, но открыл.

– Шило!

Наверное, я расплылся в идиотской улыбке. Семёнов вдруг меня схватил, обнял. Я обнял его.

– А мы уже думали – всё! Не прорвётесь. А я говорил! Я говорил – Медведя уже несколько раз хоронили, а он возвращается и возвращается! Я так рад, Вить!

– Так, Володя, отставить лирику! Докладывай!

– Засаду организовываем на ваш «хвост».

– Леший?

– Ага. Всё обстоятельно доложил, срубился. Я твоих не бужу, сами управимся.

– Сколько у тебя людей?

– Почти двести.

– Что? Откуда?

– Прибиваются потихоньку. Хоть и потеряли много, но стало даже больше. У Херсонова вообще целый батальон – больше пяти сотен. Мы тут на подпольщиков вышли, связь налажена. Они нам закладки с оружием и провизией показали, мы их поручения выполняем. Мы тут партизаним помаленьку. На лагерь военнопленных напали опять. Много народу освободили. И местные присоединяются. Окруженцы. Вместе-то оно повеселее. Немцы в этот район уже и носа не кажут.

– Это, конечно, хорошо, но не очень. Что там с засадой?

– Ну так пошли!

Наши преследователи споро шли прямо по нашему следу. Мы им устроили «алаверды» – засаду у реки. Только людей у нас было больше. И связь теперь была лучше. Шило вообще был в восторге от раций.