Сергей Михонов - Ад

Печень раскалилась точно доменная печь. Ещё бы. На то и соответствующий орган по очистке и перегону крови. Поджелудочная и вовсе распухла. А глаза… казалось, вот-вот лопнут, или в лучшем случае польются кровавые слёзы. Голова также уже давно ничего не соображала и гудела, точно мартеновская труба.

Глеб не помнил, как споткнулся, а затем упал, угодив в тень. Принципы остановились над ним. Немец также рухнул без сил, решив: им разрешено устроить привал.

Ромеи не спешили покидать обессиленных спутников, о чём-то оживлённо шептались, перебрасываясь короткими фразами близкими по содержанию к тому, что им дальше делать с никчёмным балластом.

Сквозь затуманенное сознание Глеб покосился на них через тёмные линзы солнцезащитных очков. Так что римляне понятия не имели: он подглядывает за ними, пытаясь вникнуть в суть разговора. Потянулся рукой к рукояти от "ВАЛа". Сморщился.

Реакция была замечена сопроводителями. Один обернулся к нему, воткнув копьё в землю — то ли намерено, то ли…

Протянул руку… помощи, укрывая своим овальным щитом незнакомца от спадающего, но ещё столь знойно-палящего жара пекла.

Дышать и впрямь становилось легче с каждым новым мгновением. И откуда только силы взялись. Даже Ганц оживился. Они торопились. Шаг ускорялся и всё благодаря усилиям римлян. Те продолжали топтать раскалённую крошку ногами, что остывала всё больше. А раньше всем казалось: они идут по раскалённым углям гигантского пожарища, бушевавшего здесь не столь давно.

Потянуло гарью — и не от палёной плоти. Облака, точнее тучи — и выглядели не только клубами дыма, а на самом деле являлись ими. Опускались всё ниже и были тяжелы.

Римляне загремели древками копий по щитам в такт собственным шагам. Затем и вовсе стали выкрикивать боевой клич подобно слонам.

— Барра… барра…

— Ура-А-А… — сподобился один раз на гортанный выкрик Глеб. На этом всё — на большее его не хватило. Он заглох. Нет, глотку не обожгло как прежде, но неприятные ощущения повторились, правда, иного рода и толка. Он захлебнулся, глотнув приличную порцию дыма. Закашлялся.

Ганц также подавился, пряча рот и нос в платок или ту тряпицу, что помогала ему дышать в самую жару, а то было скинул, вдыхая облегчённо горячий, но не палящий как прежде жар пекла, поднёсшего путникам очередной сюрприз.

Это было выше человеческих сил, как казалось тогда Глебу — жар, потом дым с перепадом температурного баланса. И как ещё не наступил леденящий холод, а ничему бы не удивился, даже ледниковому периоду. Похоже, в его жизни наступил его аналог — тупиковый. Но римляне…

…Они шли как заводные. И тому были причины, и не те, что успели подкрепиться, разбирая тушу стервятника на охотничьи трофеи — заодно полакомились в меру. Продолжали раз за разом чеканить прежний шаг, всё ещё увеличивая скорость. Благо, не бежали, но со стороны и впрямь выглядело примерно как-то так.

— Марафонцы… мать их в такую-у-у… — затянул Глеб сквозь платок, придерживая рукой у рта и носа. Блеванул. И кажется даже кровью или иным запёкшимся сгустком во рту, что, скорее всего собой представляла слюна. Но вытолкнул из бронхов. — Зараза…

Римляне больше не обращали внимания на спутников, похоже, покинули их. Они торопились укрыться, словно опасались бури. О чём свидетельствовал усиливающийся порыв. Начало мести и прилично. С земли поднимало мелкую крупку стеной застилающей всякую видимость вокруг на расстоянии сотни метров, затем обозримое пространство резко сократилось до пары десятка шагов, и вовсе до вытянутой руки, а там и локтя.

— Ганц! Ганц…

В ответ ни звука — гробовая тишина.

— Немец, твою… — злился Глеб. — Вот где фашист!

Тот стал ему ближе тех, с кем недавно брал горный аул. Натерпелись разом — можно было даже сказать: в некотором роде породнились благодаря оружию, отбиваясь от чудовищных порождений неведомого измерения, в котором застряли и, похоже, навсегда. Теперь только сметрь способна избавить их от адских мук.

Неожиданно из мглы вынырнул остов древка копья, а с ним вытянутая рука принципа. Мелькнул щит, а за ним шлем римлянина.

Всё-таки вернулись — не бросили. Как сказать. Тот встал как вкопанный, не помышляя больше семенить ногами по хрустящей под сандалиями поверхности. И тут же объявился иной. Они примкнули к Глебу, принимая боевую стойку.

— А где немец? Фриц, что Ганц! Фашист…

Римляне не реагировали на незнакомца, вглядывались и вслушивались во мглу вокруг себя. И оживились, едва уловили за стеной песка и дыма некие изменения. Как им это удалось, Глебу оставалось ишь строить домыслы с догадками. Да не было времени. Раздался безудержный крик. Некто атаковал и кого — не сомневаться не приходилось.

— Ганц… — дёрнулся он.

Броситься к немцу сломя голову на свою погибель ему не позволили римляне, перекрыв копьями прорыв.

И тут же на них выскочило нечто, что никому из них не удалось разглядеть при всём желании. Толкнули в мираж тёмного силуэта в дымке лезвиями длинной в локоть. Одно потеряли — один из них, но в то же самое мгновении вооружился коротким мечом размерами лезвия подстать копью. И принялся им тыкать в пустоту, стараясь зацепить тварь кружащую и рыскающую подле них, а продолжавшую рыть когтистыми лапами землю. И явно не одна.

Последовал новый выпад и не на уровне плеча с головой, как ранее, а значительно ниже — лапой по ногам. Её и прибил щитом один ромеец, а иной вонзил сверху копьё, пробивая насквозь с характерным хрустом.

Если бы не Глеб, его спутникам пришлось бы туго. Он дал короткую очередь из "ВАЛа" наобум во мглу, а затем швырнул гранату.

Поблизости грохнуло гулко и раскатисто. Некто взвизгнул и зарычал, принявшись кружить вокруг недоступной добычи.

— Что это было, а кто?! — возникли у Глеба новые вопросы.

Римлянам было не до них, да и самого, они продолжали возню с раненой ими тварью — зацепили, а та пока не могла их, но пыталась, да не получалось — и плохо.

— Ах ты… — саданул Глеб повторно из "ВАЛа" по конечности твари, перебивая подле лезвия копья. Её обрубок и стал им достойным вознаграждением за усилия.

Твари отступили. Вопли парочки тех, кого зацепили люди, потрепав хищную стаю, стали удаляться, а с ними и крики…

— Ганц… — дал третью короткую очередь Глеб, опустошая обойму. Сменил. Но применять вновь огнестрельное оружие не торопился.

Римляне недолго пребывали в боевой стойке, снова засуетились, увлекая за собой незнакомца. Бросать они его теперь точно не станут — обязаны жизнью. Тот своевременно прикрыл их с тыла, иначе бы стали прекрасной добычей тем, кому немец.