Александр Уралов - Долгий дозор

Зия смеялся и отвечал охотно. Савва, тот все больше хмурился и что-то бормотал на ходу. «Соображения свои записываю… а то память дырявая», — ответил он на вопрос, чего это он там, молитву от карачи читает? И все засмеялись. Смешной Савва! Чего уж тут за ними записывать. Из Москвы прибыл, где все на свете знают, а мы-то что?

Зия обещал, что многое чего в комп старосты Володи закачает и всем-всем покажет, пока они с Саввой не уехали. Теперь староста небось не отвертится, все разрешит смотреть!

А теперь вот никому не спалось. «Ну и денек!» — подумал Егор, плотнее заворачиваясь в дышащее прохладой старое армейское одеяло. Тоже от деда еще осталось. Как и комбинезон — прохладу гонит… или, наоборот, греет, если вдруг холодно станет. Утром на весь день на солнце его повесишь, подзарядится. До утра едва-едва работает, но это надо аккумуляторы менять, а их на такие вещи дорого использовать, да и комнаты у них глубоко, здесь все-таки по ночам много прохладнее, чем наверху.

— Компьютер и у Зии, и у Саввы в теле зашит, это ясно, — разглагольствовал тем временем Ромка-джи. — Или где-нибудь в ягодице, если большой и места много требует…

Маринка прыснула:

— А сидеть как? Боком?

Егор нахмурился. Вечно этот Ромка-джи Маринку смешит.

— А вот мне другое интересно, — воодушевленно продолжал Ромка-джи, не замечая, что из-под одеяла уже видать исподнее. Он размахивал руками, то и дело зверски ерошил шевелюру, невидящими глазами глядел на пустую ладонь и снова запускал ее в густые черные волосы. — Они же так и не сказали, куда после нас пойдут! Егорка, слышь? Спорим, что им в Эко-терем-бург надо?

— Там в песке все, — неохотно ответил Егор. Желание спорить у него пропало. Ишь как Маринка на Ромку-джи уставилась, аж глаза сияют. — Люди говорят, что только у Шарташ-озера нормальная власть есть. Установка стоит. Короче, почти как наш Город. А по пескам вокруг одни еретики-гяуры-блять бултыхаются. Хунхузы там… полевские, то есть из Полевского-города еретики, а не солдаты… да те же лунатики. Верблюдов угоняют, людей воруют… с песчаниками, паразиты, заодно! — добавил он, не удержавшись.

Неподалеку заорал какой-то младенец. В стену с той стороны со злостью стукнули.

— Потише говори! — сказала, понизив голос, Маринка. — Перебудишь все ясли.

К орущему младенцу тотчас присоединился другой. Как сговорились! В стену грохнули еще раз.

— Ну, завели… — проворчал Ромка-джи и улегся на бок, подперев голову рукой.

— Я спать пошла. Мальчики, пока! — И Маринка, грациозно помахав рукой, удалилась, довольно талантливо изобразив свое знаменитое «крадущийся карачи». Если только, конечно, карачи умеют так же изящно заворачиваться в одеяло.

Малыши продолжали орать.

«Эх… угомон вас возьми, мокрозадые! — злился Егор. — Поскорее бы уж в другое место перебраться, как взрослые. Эти шайтан-ясли кого хочешь с ума сведут. Но опять же, как без них? Известное дело — храни грудного до полутора лет! Если карачи его у людей не украли, молись Господу-Аллаху — пронесло! Лоб расшиби, но — молись! Миновала тебя беда лютая. Дед говорил, — вспомнил Егор, — в ранишные времена целые битвы происходили. Ромкина семья, например, отбилась, не отдала сына. Мать его только пострадала при ударе от „глушилки“. Болела долго и умерла. А отец Ромку-джи выходил, укрыл от карачи… уберег. Но и долго не жил. Болел. Старухи говорили, что его карачи сглазили, но Егор маленький сам видел, что Ромкин отец весь в шрамах и рубцах глубоких был. Чудо, что не сразу, как покалечили его, помер!»

Мысли стали путаться. Перед Егором вдруг прошла Маринка… кокетливо завернутая в одеяло, как в невиданно красивый плащ-палатку… потом пошел дождь, и Егор удивился — вроде, не время для дождя… лето в разгаре… а потом ни с того, ни сего карачи рылся в песке и вдруг рассыпался на целую кучу маленьких муравьев… «Нет, не муравьев — маленьких карачи! Маленьких карачи!» — спокойно подумал Егор…

И уснул. Как в черный ил Иртяша провалился.

Ничего хорошего не сказал им мулла-батюшка при встрече. Вызверился только на пришельцев, мрачно головой кивнул на их приветствие. Огромный, заросший бородой по самые глаза, он был выше даже Саввы… да и в плечах пошире. Странный его комбинезон — армейский, но какого-то зеленого цвета с желтыми и темными пятнами — не песчаной раскраски, нет! — казалось, был ему тесен. Хотя, как может быть тесной нано-ткань?

— Мы пришли поговорить о Комбинате, — спокойно сказал Зия.

Мулла-батюшка повернулся и махнул рукой куда-то внутрь Храма.

Егору до смерти хотелось зайти, но он боялся. Сзади переминался с ноги на ногу Ромка-джи, а чуть в стороне стояла Мама-Галя. Платок на ней был повязан на мужской манер — сзади. Выбитый глаз повязкой прикрыт… потому что веко запало. А так, если привыкнуть к повязке, она всегда была красивой. Маринка вся в нее — и волосы такие же буйные, черные. Только Маринка их в хвост забирает, а Мама-Галя почти всегда распущенными носит… «черная комета», как однажды назвал ее дядько Саша. И выбитый глаз, и мужской комбинезон ее не портят, и даже самодельные мягкие сапоги из верблюжьей шкуры. Все равно, на зависть всем женщинам Города, абсолютно все мужики на нее поглядывают.

— Николай, — позвала она муллу-батюшку, тот тяжело обернулся в дверях. — Мы тоже все зайдем, ладно?

— Зачем? — помедлив, спросил мулла-батюшка.

— А вот там и узнаешь, — с вызовом ответила Мама-Галя. И вдруг ласково так: — Николай, ну что ты? Людям помощь нужна…

Мулла-батюшка засопел, насупился, а потом отвернулся, буркнув:

— Двери Храма для всех открыты. Денно и нощно. — И прошел внутрь.

Храм в Городе был хороший. Егор сказал бы даже — знаменитый Храм. Ежели кто в Город приезжал — все восхищались. Далековато стоял, на отшибе, но «путь к Господу-Аллаху коротким не бывает», как говорил мулла-батюшка.

Войдешь в Храм — мозаика бликами тонкими, огоньками живыми льнет. Люди какие-то… планеты… флаг красный…

Из древневерского только одна надпись и понятна: «Кино». Вот, поди, компьютер-то здоровенный здесь стоял! Ромка-джи говорит, что тогда фильм-файлы с запахом показывали. Врет, конечно, но здесь, перед красотой такой, поневоле поверишь…

Один молельный зал чего стоил! Огромный, красивый! Со сценой-алтарем для избранных, с белым экраном во всю заднюю стену алтаря, с небольшой комнаткой за противоположной экрану стеной, два небольших окошка которой выходили прямо в зал над головами молящихся, рассаживающихся на вытертых добела креслах, стоящих строгими ровными рядами.

Бывало, как включит священник энигму — просто плакать хочется. А на экране святые картины плывут: Москва, космос со звездами и планетами, Господь-Аллах на серебряном облаке руку Адаму протягивает, Иисус на горе проповедует, Давид Микеланджело хмурится, Святая Мона Лиза улыбается, Великомученик Тагил-мэр-бай, Танк Веры-Истины, пламенем объят, врывается в гущу врагов на своей боевой машине и атом-заряд вручную взрывает. Имам-отступник на ветке, иуда, болтается. Гагарин-шайтан весело смеется…