Алексей Талан - Радуга

Сейчас он отключает большинство систем защиты, и грозно поднимается, размером с трехэтажный дом. Мы подтаскиваем тела к окну. Владимир молча мне кивает, — он сделал.

— Хорошо, — произношу я в разреженный тишиной воздух. Все молчат. Никто не проронил ни слова. Трое ушли. Наших. Роберт, Борис и Ратибор. Но помянем мы их потом — там, а сейчас слаженная отточенность, и никакой звенящей пустоты в голове.

— Через минуту здесь будет вся полиция города, — слышится озабоченный голос координатора.

— Пожелай нам удачи, — зло кидаю ему я, и он замолкает, не произнося больше ни слова.

Я прикидываю время — еще десять секунд.

— Отойдите от окна, — говорю я.

Команда подчиняется и отходит на пару шагов. За спину никто не оглядывается — если мы не успеем — нам уже не спастись.

Раздается гулкий шум, и сильный свист. Мы ощущаем мощную движущуюся волну воздуха. Корабль, затормаживая, преодолев пятнадцать километров почти за минуту, с раскаленным корпусом, вальяжно подлетает к зданию. Зависает у окна, и через секунду открывается вспомогательный люк. Оттуда прозрачной струей в комнату вползает дорожка, из неустойчивой и зыбкой на вид массы — органический мостик.

Мы хватаем тела управлявших террор группой и вбегаем по мостику в корабль — я первый, Сергей последний.

Никто не позволил себе задержаться ни на секунду. Когда сжигаешь мосты, бежать можно только в одном направлении.

Машина мощно двигается, ударной волной качнув все, в пределах километра вокруг, и, разгоняясь на форсаже, тараном пролетая сквозь полицейские заслоны, устремляется ввысь.

Внизу, подожженные небольшим локальным взрывом, сгорают тела тех наших, кто остался внизу.

Запасной вход — и коридор от него слишком тесный, и мы едва ли протискиваемся тут вдвоем.

Мы вбегаем на площадку — идти тяжело, в глазах разноцветные мячики. Даже системы корабля не в силах полностью погасить ускорение — два с половиной же. Едва мы входим на платформу, как к нам тут же подбегают ждущие нас медики и крепкие парни в форме армии Конфедерации, забирают обездвиженных людей, и быстро уводят нас в экипажный отсек. Нас рассаживают в креслах, активируют систему амортизации, пристегивают ремни, вкалывают препараты — сейчас начнется релаксационный период и все стимуляторы, которыми накачали нас еще на Земле начнут переворачивать наше тело наизнанку. И если не ввести замедляющий их действие препарат — то можно запросто остаться инвалидом на всю жизнь, или дергающимся психом — слишком сильно давление на организм, и слишком чудовищные боли придется ощутить. Появится такое чувство, что внутри тебя работает мясорубка.

Корабль сейчас завис на орбите, не решаясь двигаться дальше. Нам дают время, чтобы успеть приготовится к прыжку.

Вдруг, я обнаружил, что вокруг никого больше нет, и на все тело давят держащие ремни, и потихоньку возникает щекочущее чувство, смягченной нейтрализаторами релаксации. Я подмигнул сидевшему рядом Владимиру — он улыбнулся — и тоже подмигнул мне. Наверное, слишком кривое у меня было лицо, когда я подмигивал. Освещение экипажного отсека сменилось на красный, а потом мигнуло белым. Армейский катер КА-2, ушел в гиперпрыжок от орбиты планеты Черногорка.

Очнулся я только, когда корабль появился на окраине Солнечной системы. В помещении снова мигнул свет, предупреждая о том, что возможны перегрузки. Теперь мы будем лететь четыре часа, пока не достигнем Земли.

Не было никакого чувства удовлетворения. Было обидно. За то, что случилось. Все очень глупо и неправильно. Закон всегда срабатывает вовремя. Ни разу он еще не давал осечки. Я немного приподнялся и оглядел спящих в креслах людей. Хмурые, усталые лица. Я посидел еще несколько минут, а потом закрыл глаза и не просыпался до самого конца.

Мы спускались по трапу, все уставшие, и медленные. Внизу нас ждали многоместные флаеры из Центра. Я, Владимир, Михаил и Виктор сели вместе с двумя членами экипажа в один флаер. А Сергей, Анатолий и Алекс в другой. Мы сидели в флаере, и ждали, когда нам разрешат улететь. Я хмуро смотрел сквозь стекло, как выводят шатающихся и ничего не понимающих генералов террористов, как их сажают в специальный, с затемненными стеклами и яркими эмблемами безопасности воздушный катер.

Я вспоминал тех, кто погиб.

— Володя, как ты думаешь, почему Закон не сработал, — спросил я сидевшего рядом со мной друга.

— Может быть, он как раз и сработал? — вместо Владимира мне ответил, развернувшись ко мне Виктор, сидевший рядом с Мишей на паре кресел, стоявших перед нами.

За мной сидели члены экипажа. Наверное, им было очень интересно узнать детали операции, но они держали себя в руках, и делали отсутствующие лица. Ну и пусть. У меня сейчас не было желания с ними говорить. Я думал о том, как нас привезут в стационар Центра, как сначала проведут медицинское обследование, как к нам придут специалисты, как заглянет кто-нибудь из верхов, поинтересоваться о нашем здоровье, наверное, обязательно придет капитан.

Но завтра я отпрошусь. Устрою скандал, но не буду лежать. Сегодня же вечером позвоню Кристи.

Флаер тихонько зашумел, прогревая двигатель, и через мгновение земля ухнула вниз, и мы поднялись на высоту, предназначенную специально для таких служб, как наша. Эта отметка была отключена в большинстве гражданских летальных аппаратах.

Я вопросительно посмотрел на Владимира, но он лежал откинувшись в кресле, закрыв глаза. На его бледном лице можно было прочесть неимоверную усталость и безразличие ко всему. Впрочем, сейчас так, наверное, со всеми нами.

Тогда я тоже отвернулся и стал смотреть в иллюминатор. Внизу пролетали поля и игрушечные домики.

Вдруг сердце противно екнуло. И стало как-то очень грустно и пусто. Я попросил у пилота, чтобы он мне дал позвонить видеофон, если у него есть. Пилот передал Михаилу, а он мне. Я посмотрел на Виктора — он тоже спал, как и Владимир.

— Вот, решил позвонить, — вяло улыбаясь сказал я.

— Да все нормально, — Миша улыбнулся мне в ответ, — я после тебя тоже позвоню.

Я кивнул и стал набирать номер.

Кристи ответила почти сразу, еe озабоченное лицо высветилось правильным прямоугольником.

— Гес, что с тобой? Ты где?

— Привет, Кристи, я сейчас лечу над Францией, завтра утром буду дома.

— Ну, хорошо, — Кристи посмотрела на меня, подумала, и сказала, — я тебя люблю.

Сердце радостно застучало, они никогда не говорила это просто так, даже по телефону. Думала, что от этого они приобретают меньшее значение. Раз сказала, значит она беспокоиться за меня. Почувствовала каким-то шестым чувством.