Шимун Врочек - Питер

Таню передёргивает. Только что ушёл Сазонов — Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…

Два друга были у Ивана — лучших друга. Один теперь калека, другой вор. Пашка всегда был в неё влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не обдумывала. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для общинных вещей, на служебной платформе — куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана, — пока тот был жив. Пока Иван оставался её Иваном.

А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом. Она поворачивает голову и смотрит туда, где начинается железная решетка.

Скоро раздастся стук — резкий, металлический, — и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идёт Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.

Когда он вернулся, после Восстания, она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнулся, говорил теперь резко и порой грубо, — словно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть, — но теперь он не может ходить. Его ранили в тот день, теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя (и её!) за то, что его не было рядом с Иваном.

Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.

Поговорить просто. Посидеть. Но он снова будет грубить или молчать Таня вздыхает. И они снова поругаются.

«Какого чёрта этот… — Пашка никогда не называет Сазонова по имени, — этот сюда ходит?» Таня пожимает плечами, — разве я могу ему запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.

На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова — даже на время. Потому что он её пугает.

Потому что из льдисто-серых глаза Сазона на неё теперь смотрит голодная тварь.

В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк. Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.

«Потому что я вмешался.

Это было просто, — думает Сазонов. — Я забрал его команду.

Его жизнь, его станцию…

Даже этот дурацкий шарик я у него забрал.

Теперь заберу его женщину.

Как тебе, Иван?!

Всё, что было твоим — стало моим.

Или — станет».

Конечно, она всегда знала, что однажды он может не вернуться. Он диггер. Его любовница — пустой город наверху. Смешно, но Таня практически ревновала его к этим замерзшим пустым набережным, к этим каменным парапетам, этим гранитным львам, — которых она видела только на картинке. Опасность наверху всегда была её, Танина, соперница — старше и мудрее, она не заманивала Ивана, не звала, но он всегда возвращался к ней.

Ива-ива-ива-ван.

Он больше не встанет в дверях, прислонившись плечом к клеткам, в которых копошатся и посвистывают морские свинки. Он больше не будет спрашивать у Бориса: «Что, не сдох ещё, оглоед?».

Потому что оглоед сдох.

Она посмотрела на белую коробку с красной надписью: Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она его отстояла…

Отстояла его право быть последним.

Всё у меня забрали, хотя бы его не забирайте.

Татьяна идёт по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками — очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады всё стало намного сложнее.

Иван кончился.

Оглоед сдох.

Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она — стальная.

А Хозяин Туннелей всё так же молчит в темноте перегонов, держит своё трубное дерево с заржавленной кроной готовым к новым жертвам.

И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.

«Он не вернется. Никогда».

А потом она слышит, что Иван живой. Что он на Невском кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком, — а теперь он воскрес и получит за свои преступления по полной.

Славно, да?

Ей кажется, что она сейчас обернётся, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.

Треснувшие губы. Крепкие руки.

И покой. Сейчас она обернётся и увидит…

«Почему ты не пришел? — думает Таня. Что тебе помешало? Ты меня больше не любишь?

А у твоей любовницы наверху — у мёртвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами — разве нет больше дел, чем снова забирать тебе к себе? Снежная королева, вот кто она».

Сырая невская земля. Холодная завистливая сука.

Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев. Что Иванядзе находил в этой игрушке?

Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице. То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван.

Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. Старого кретина.

— Кто мой отец? — спросил Иван. — Я никогда не спрашивал, но…

Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.

— Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов.

«Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.

— Когда вы с матерью от него сбежали, он тебя искал, — сказал Евпат. — Но не нашёл — потому что так хотела твоя мать. А я ей помог. Я был вашим телохранителем, но ты всегда называл меня дядей.

— Но теперь? — спросил Иван. — Почему ты со мной?

— Вполне возможно, что меня на самом деле нет, — дядя Евпат посмотрел на Ивана. — Вполне возможно, что с тобой разговариваю не я, а твоя опухоль головного мозга. Или, скажем, застарелая гематома. Помнишь, тебя ударили в детстве? Сгусток крови так и не рассосался, если тебе интересно… Да и вообще ты частенько получал по голове, надо сказать.

— Что мне делать? — спросил Иван.

— Помнишь, ты пришел ко мне и спросил: жениться тебе или нет?

— Да. И ты мне сказал: женись.

— Правильно, — дядя Евпат смотрел на Ивана с грустью. — А если бы я сказал: нет? Что бы ты сделал?

— Я бы всё равно женился.

— Почему? — словно бы удивился дядя Евпат. — Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?

— Хорошие, — сказал Иван.

— Тогда почему?