Алексей Куликов - Дорога к дому (СИ)

Вернувшись к стинеру, сержант поудобней усадил Безымянного на сиденье, зафиксировал бесчувственное тело ремнями безопасности, после чего с неожиданной для самого себя сноровкой взобрался на место пилота. Кивнув Толику на стоящий по соседству «гонщик», он подсоединил нейронный интерфейс и активировал силовую установку.

— Вот и всё, — прошептал он, глядя вперед, в ожидании, пока его старый друг залезет на сиденье стинера. — Всё что осталось на сегодня — дорога. Дорога к дому…

Камни, завалившие один из потайных проходов — пожалуй, самый дальний, западный, которым не пользовались уже многие века — шевельнулись. Посыпалась мелкая крошка, пыль и земля. Послышалась приглушенная, отчаянная брань, перемежающаяся проклятьями. Снова легкая дрожь слежавшихся булыжников — такая же безрезультатная, как и прежде. И снова, снова, снова… Лишь изредка дрожь прекращалась и тогда из глубины земли слышался голос сыплющий проклятья и невнятные угрозы. Шло время, вечерние тени изгнали солнечное сияние, потом их самих вышвырнула в небытие ночная тьма. Скупой, обкорнанный коржик вечно юной Селен лишь ненадолго выглянул из-за горизонта — будто играл в прятки с Фаетом прячущемся с другой стороны безбрежной дали — и тут же поспешила спрятаться. Но прежде чем луна успела окончательно спрятать свой древний лик, завал у прохода, задрожав в очередной раз, разошелся и из образовавшейся небольшой трещинки, будто тянясь к свету ускользающей спутницы Терры, высунулась испачканная, окровавленная рука с обломанными ногтями.

Налетевший порыв ветра взъерошил мягкую травку у основания насыпи, мазнул по бесстрастным камням, дотянулся до дрожащей ладони торчащей их земли. Его мягкое дуновение, точно дружеское рукопожатье, оплело обессиленные пальцы, и словно бы поделилось с ними толикой своей жизни. Земля вновь, в самый последний раз задрожала порождая камнепад, древняя насыпь сперва осела, а затем раскрылась точно бутон тянущийся к первому солнечному лучу. Из глубины провала показалась вторая рука, ещё более израненная, чем первая, затем голова, шея, плечи. Напрягаясь из последних сил, человек выбрался наружу и не сумев сдержать стон облегчения, распластался на земле. Некоторое время всё на что он был способен — судорожно вдыхать воздух. Но через некоторое время он пришел в себя, и заставил свои дрожащие ноги выпрямиться. Покачиваясь и с трудом удерживая равновесие, он стоял под редкими, пронизывающими порывами ветра и безмолвно смотрел в темнеющую громаду неба. Он стоял долго, очень долго. Ноги перестали дрожать, спина распрямилась, усталость, пусть и далеко не полностью, но покинула его, позволяя дышать без той жадности что раньше.

Он стоял долго. Далекий солнечный луч показавшийся на порозовевшем небосклоне, застал его всё в той же позе и лишь когда свет восходящего светила коснулся лица окаменевшего человека тот ожил. Ожил и закричал! Закричал столь яростно, столь отчаянно, столь тоскливо, что даже солнце не смогло выдержать звука этого крика и поспешно спряталось за набежавшее облачко. Когда же оно снова выглянул — человека уже не было. Исчез, растворился, канул неизвестно куда. И только отзвук крика всё ещё гуляющих меж холмов яростно твердил: «это ещё не конец! Я ещё жив! И я отомщу!»

Крутящийся пылевой столб пересек улицу расшвыривая по сторонам чахлые обрывки листьев и изломанные травинки, клочки бумаги и объедки, которыми погнушались даже тощие дворовые псины. Озлобленный ветр, раскрутивший его и с равнодушием швырнувший на стену ближайшего дома, словно бы удовлетворился этим нехитрым действом и стих так же внезапно, как и нагрянул. Маддис зябко повел плечами и засунул руки поглубже в рукава своей хламиды неопределенно-серого цвета. Он не мерз, нет, просто на душе, как нередко случалось в последнее время, было до отвращения гадко. Торопливо перебирая ногами, он преодолел отделявшее его от небольшого двухэтажного особняка расстояние и, дернув входную дверь на себя, проскользнул внутрь.

Предвечерний солнечный свет едва-едва разгонявший серую промозглую хмарь снаружи, — внутри отсутствовал совершено: занавеси и массивные ставни не оставляли ему никакого шанса на проникновенье. Не было вообще никакого освещения, только из-под какой-то дверной щели вдалеке, вырывался узкий лучик неяркого, бледно-голубого сияния. Потоптавшись немного в передней, ваятель попытался настроить зрение на «тчиама-то» — вязь, расширявшую зрачки и способствовавшую так называемому «темновиденью». Но уже на половине ваянья формы, Маддис в сердцах выругался и оборвал свою работу. Как и любое высокое искусство, ваяние было слишком сильно связано, как с внутренним состоянием творящего, так и с внешними факторами, определяющими его образование. А Маддис был сейчас не в том состоянии, чтоб отрешиться от терзавших его эмоций — тоски и какого-то дурнотно-раздражающего предчувствия. Предчувствия надвигающейся катастрофы!

Внешние обстоятельства так же весьма мало способствовали успешному формированию вязи. Дом, как и весь этот проклятый городок, был буквально нашпигован всевозможными формами, как трехмерной вязи, так и двумерного плетенья — ну и как можно работать в таком бедламе? Да ещё Тартр… Дерьмовая, мать её, Запретная Земля!

Снова выругавшись, ваятель, слепо шаря руками перед собой, мелкими шажками двинулся вперед рассчитывая, что уж до лестницы-то он вполне сможет добраться и так. А уж наверху всяко будет посветлее!

— Порог, — голос вывел Приорра из состояния концентрации, за что он немедленно и поплатился, споткнувшись об этот самый порог.

— Чтоб тебя… — устоять удалось только потому, что правым плечом он зацепился за дверной косяк. — На кой ляд вы устроили здесь такую темень? Специально чтоб я себе ноги переломал?

Ответа не последовало, да Маддис его и не ждал. Вопрос был чисто риторическим, и единственным его назначением являлась возможность выплеснуть раздражение скопившийся внутри. Ваятель преступил порог и вошел в большую, квадратную комнату, служившую гардеробной и одновременно сторожкой — в ней всегда находился кто-нибудь из доверенных горлогрызов Марка. В данном случае это был Кемаль — во всяком случае, именно такой вывод сделал Маддис, уловив знакомые нотки в голосе, произнесшем односложное «порог».

Тихонько продвигаясь вперед, ваятель изо всех сил напрягал зрение и очертания предметов, постепенно, стали проявлять себя. Вначале — стол в углу, рядом с плотно зашторенным окном, затем — огромная вешалка со смутно различимыми плащами и куртками на ней. Вскоре обострившееся зрение Маддиса различило пологую лестницу на второй этаж, невдалеке от которой в глубоком кресле сидел полностью скрытый в тенях человек, облаченный к тому же в тонкий комбинезон из алмазной паутины делавший его и без того размытую фигуру — неразличимой совершенно. Маддис только благодаря невероятно обострившимся чувствам смог определить его присутствие, хотя тот, очевидно, и не скрывался — всего лишь привычка.