Сергей Чичин - Отстойник

Это он прав. Это я и сам замечал. Потому и не бреюсь, хожу в мятых штанах и туплю по-черному. Что я буду делать, если на меня еще и мимохожие женщины начнут вешаться? Помните про казус с выпадением мне незаслуженных трендюлей?

Тем временем я собрался. Мятые штанцы, древние тапочки с протертыми мысами, на груди футболки застиранная до обесцвечивания черепашка-ниндзя. Отстой, короче. Авось не позарится. На всякий случай, не забыть расплакаться — для вящей надежности.

— Пошли. Лучше смерть, чем бесчестье.

— Серьезно? Я бы подумал.

— Это потому, что чести у тебя так и так нет.

— А разве бесчестье — не от честности? Вот уж чего точно не предвидится.

Ясно, этот филолог-самоучка первым идти опасается. Ну что ж, дом мой, мне и стены в помощь. Я пошел.

И я пошел.

…Первый свой шок я испытал, как и положено, — выдвигаясь в этот неустроенный мир из материнского чрева. Второй — когда над моим, в ту пору семилетнего пацана, ухом прозвучал проникновенный голос дяди-полицейского: «Очень осторожно дай мне эту пушку, сынок!..» Серия шоков пронизывает все мое бытие: когда я удачно, но неосмотрительно забрел в женский душ, когда Сенат запретил к продаже пистолеты с большой емкостью магазина, когда мама в темноте метко шарахнула меня парализатором (а потом, растерянно всплеснув руками, шарахнула повторно), и так далее. Короче, жизнь моя — один большой непрекращающийся стресс. И покуда жизнь продолжается, стресс тоже множится.

Создание, занятое кухонными хлопотами, оказалось девушкой откровенно восточного типа. Но… акселерация, господа мои! Где миниатюрные японочки времен Второй мировой, о которых так любят рассуждать наши с фоном деды, собравшись пошлепать картами?.. Вот передо мной — чуть ли не полные шесть футов, добавить вместо кроссовок каблуки — будет со мной вровень. Правда, у фона все подруги негабаритные. Вот была одна с кольцом в пупе и с цветной татуировкой на, простите великодушно, заднице… Она потом побрила голову налысо и покрасила все стены в своем доме в синий цвет — в знак протеста против вылова тунца, что ли… Так та вообще в дверь еле проходила. Причем по любому на выбор измерению. Любит Мик нетривиальности и не позволяет грубым телесным формам омрачать тонкое душевное восприятие.

Ну вот, рост ростом, а странности гостьи на этом только начинались. Так, оценивши слабо прикрытую спортивной майкой мускулатуру, я решительно развернулся и двинулся обратно — лечь и не просыпаться больше никогда. Женщина с бицепсами — уж лучше молоко с кетчупом. Но на пути торчал фон, личность достаточно монументальная и в столь тесном пространстве, где не больно-то махнешь ногой, практически несокрушимая.

— Вот и он, — сообщил Мик за мою спину. — Тот самый печально известный… гм… или известно печальный Мейсон. А это… — уже мне: — Не падай ты!.. И вообще развернись, это моя старая добрая знакомая Айрин.

Я покорно развернулся и вяло булькнул:

— Весьма!

И озадачился вопросом — целовать ли руку девице, которая, пожалуй, меня поднимет с не меньшей легкостью, чем я ее. Она-то вряд ли мне поцелует?.. К тому же она, наверное, феминистка. Не может не быть. И лесбиянка. И вообще трансвестит. Или нет?

Восточная девушка Айрин с прищуром — или без?.. — оглядела мою жеваную персону. Очень так прицельно оглядела, еще и пяточку притерла, словно бы собиралась сейчас ввалить мне с ноги в самую что ни наесть ранимую душу. Глупо и неоригинально. То ли я, правда, преуспел в создании отталкивающего образа, то ли что-то Мик им такое наплетает про мою скромную персону…

— Не надо, — предупредил я грустно. — И так боюсь.

И щелкнул зубами. Которые не отдраить никаким пепсодентом. Слишком много кофе, уверяет мой стоматолог. А кому легко?

— И не пробуй, — подтвердил фон, протиснулся мимо меня и плюхнулся за стол. — Если я ничего не путаю, последнего такого испытателя полдня от плиты отдирали.

А он орал, как сейчас помню, два раза полиция приезжала и один раз Гринпис. Больно, видимо, когда тебя к раскаленной конфорке прикладывают. А нечего меня обижать на моей же кухне.

Айрин и бровью не повела, но и наезжать поостереглась. Она нахально меня изучала. Я ответил взаимностью. Справедливости ради стоит отметить, что, в отличие от давно утративших чувство меры подиумных культуристок, она таки сохранила все атрибуты Истинной Женщины, и ежели на нее надеть что-нибудь с глобальными рукавами, то не всякий еще и испугается. Я, например, в любом случае буду покрупнее, и кто ж виноват, что к особям с лишними мышцами я отношусь предвзято? Фон, конечно. Это он дискредитирует всю породу качкообразных, отравляя мне жизнь. Тут, кстати, я вспомнил о предупреждении, ссутулился и постарался выглядеть погаже. Видимо, удалось, — Айрин никакого интереса ко мне не проявила, а сокрушенно покачала головой и вернулась к ворошению чего-то на сковородке. Вот и хорошо, а то я совсем забыл, как производить те хлюпающие звуки, после которых отношение женщины к тебе меняется на категорически материнское.

Я уселся рядом с Миком. Пусть меня обслуживают. Поимеем от жизни все блага. А о том, кто примчится бить мне морду за право общаться с этой Айрин, постараемся не думать. Какое-то подобие Лу Ферриньо упорно отказывалось покинуть подсознание, хотя и неясно, как там умещалось. Нет уж, это к фону, он тоже горазд протеин жрать.

— Айрин приехала из большого города Сан-Франциско, — сообщил Мик и добыл из-под стола пакет с чипсами. — Это вон там. Нет, вон там. Или нет? Ну да не суть. Для настоящей дружбы нет преград и расстояний. И топографического кретинизма. Угощайся.

Я угостился. Айрин что-то перемешивала на сковородке, стоя к нам спиной. У нее был широкий, армейского образца, кожаный ремень. Ниже ремня смотреть было исключительно приятно — ну хоть вой. Выше — бугрящиеся дельтовидные и трапециевидные мышцы крепко подрывали охоту выть, а равно и выказывать восторги иным образом. Никогда не пробуйте восторгаться задницей существа, которое берет становой тягой больше трехсот фунтов. Независимо от отношения существа — для вас это добром не кончится.

— У нее исключительные способности к языкам, — продолжил Мик меня просвещать под хруст чипсов. — Знает четыре штуки.

— Шесть, — поправила Айрин равнодушно. — Почти семь. На греческом только читаю.

— Почти семь, — согласился фон покладисто. — У нее аж два черных пояса. По тэквондо и по карате сито-рю. В чем разница — убей не пойму, но, наверно, так надо. В детстве, когда я был, если помнишь, хлипким подростком с треугольной мордочкой, она толкала гирю лучше меня. То есть могла ее толкнуть один раз, а я поднимал только до колена.