Андрей Гребенщиков - Квартира № 41

Жаль, вы не видели, кто расклеивал бесчисленные объявления — мне бы очень хотелось посмеяться над вашими растянувшимися от удивления физиономиями… Обидно, что «работать» приходится с лицами, лишенными всякого выражения…

В несколько прыжков преодолеваю коварный проход и с облегчением срываю надоевший противогаз. Остались секунды ожидания — любимые моменты предвосхищения, которые слаще самого удовольствия.

Как они — охотники — шумят, как громко и глубоко дышат… 10 метров — первый вдох, кислород вперемешку с безымянным парализующим газом щедро насыщает легкие. Выдох — однако неотвратимый процесс уже запущен, кровь насыщается новыми, агрессивными элементами, устремленными прямо в мозг. 20 метров. Слабое, практически незаметное покалывание в глазах. 25 — резкие, неприятные спазмы в мышцах. 27 — дыхание сбивается. 28 — скачет давление и молниеносно устремляется к нулю. 28–29 метров — шаги по инерции, на деревянных, непослушных ногах. 30 — финиш. Пять человеческих тел почти одновременно падают к моим ногам. А где последняя псина, черт бы её побрал? Она оказалась малахольной настолько, что скопытилась в тоннеле! Придется опять надевать осточертевший противогаз — вытаскивать тушку тупой скотины. Но это чуть позже. Первым делом перестрахуюсь — нужно вколоть новоприбывшим адреналин, слабенькие, больные сердца не всегда выдерживают тридцатиметровое «газовое» путешествие, а трупы мне здесь ни к чему.

Вот так — я отлично набил руку — практически готовый реаниматолог. Короткий смешок бесцеремонно нарушает таинство окружающей тишины. Ничего, мне-то здесь как раз нечего бояться. Опять смеюсь — уже в полный голос. Да, охота была так себе, но настроение улучшилось. Еще бы не эта поганая собака в проходе…

Господи, они уже болонок с собой тащат… совсем отмороженный народ пошел, «баунти хантеры» хреновы.

Передо мной — на полу — в ряд разложено четверо мужчин и одна женщина, (вроде ничего такая, миленькая). Ага, и крошечный, мохнатый «зверюг» — про тебя чуть не забыл.

Время знакомства и селекции. Джентльмен и под землей остается джентльменом, по очереди жму четыре безвольных руки и галантно, с достоинством целую изящные дамские пальчики.

— Разрешите представиться — Майк Зиновкин к вашим услугам. — Не вижу радости и восхищения! Неужели имя поэта, гремевшего на всё метро — от Тверской «до самых до окраин» — предано забвению?! Неужели никто больше не вспоминает ни «Лучевую болезнь», ни «Два билета в СВ», ни — боже мой — «Миграцию ёжиков»?!

— Какой кошмар, какая духовная деградация! Зиновкин забыт… Увы мне! Стоило на несколько лет покинуть родные пределы, как полноводная река людской памяти обмелела, не оставив после себя и следа.

— Однако, милые мои, вам необычайно повезло! У меня не столь часто бывают благодарные слушатели, а поскольку у нас с вами ещё есть немного времени, я прочту вам кое-что из свежего:

Таланта мне не занимать. А вынужденное одиночество лишь помогает оттачивать фразы и уверенно продевать нить стиха в тысячи игольных ушек рифм и созвучий.

— Каково, а? Чувствуется сила слова? Спасибо, друзья, спасибо. Чудная овация — чудная, жаль беззвучная.

Эх, прошлое, да ушедшее, пеплом запорошенное…

— Впрочем, что это я? Всё, любезные господа и дама с собачкой, на этом объявляю наш поэтический вечер закрытым. А теперь все за работу!

Неспешным шагом прохожусь вдоль «горизонтального» строя притихших, недвижимых людей. На их расслабленных лицах написано полное равнодушие и отсутствие всяческих эмоций. Побочный эффект газа, ничего не поделаешь — лицевые мышцы, как и всё тело, в плену паралича. Зато глаза, глаза всё искупают — живые, подвижные, полные ужаса и немой мольбы. Обожаю…

— Товарищи, благодарю вас за явку на сборный пункт первой добровольческой, освободительной армии! Звучит, да? Поздравляю вас, мои верные, преданные солдаты! Перед зачислением в сакральные ряды, остается чистая формальность — медкомиссия. По её результатам кто-то получит очень красивую и прочную цементную форму… О, друзья, не будем забегать вперед, портить сюрпризы дядюшки Айка (это мой творческий псевдоним — тяжело всё-таки работать с неподготовленной аудиторией). Менее удачливые призывники — пойдут на полевую кухню, извините — провиантом. Таковы суровые законы военного времени, тут ничего не попишешь.

— Начнем с Вас, добрый молодец, — приближаюсь к довольно субтильному, ботаникообразному очкарику, — тут у нас готовый суповой набор, кожа, кости, хрящи, соединительные ткани и, похоже, вместо жалких кусочков редкого мяса — голимая соя… Такой суррогат даже на кухню не отправишь, проклянут ведь потом голодные солдатушки… По всему, быть Вам пушечным соевым мясом, определяю Вас в штрафбат.

В глазах дрыща появляется странное выражение — облегчение и одновременно испуг. Люди боятся неизвестности… Лежит, обездвиженный, беззащитный — и все равно продолжает надеяться — избежать того, чего не ведает; выгадать долю да послаще. Радости демократического выбора между расстрелом и повешаньем…

Коротко ругаюсь про себя на сомнительную кондицию новоиспеченного воина и перехожу к следующему экземпляру.

Жилистый мужичок чуть переступивший границы среднего возраста. Ранние, но уже резко очерченные морщины на серой, давно выцветшей коже; виски, обильно украшенные сединой, и глубоко посаженные, «татуированные» красными прожилками глаза. Они — самое важное, в них ответ на все вопросы. Можно обладать мускулатурой древнегреческого демиурга, но пожелтевшие белки вокруг мутноватых зрачков выдадут тебя… и отбракуют.