Валерий Алфеевский - По памяти и с натуры 1

6. Портрет Веры Марецкой. 1934

Я мало что могу рассказать об актерах, которых рисовал. По характеру моей работы, по ее мимолетности общение это было поверхностным и, как правило, не имело продолжения. Все то, что я здесь написал, всего-навсего короткое пояснительное сообщение к моим рисункам.

Воскресенье. За неделю до начала войны, в чудный солнечный день, захватив этюдники, мы с женой поехали в Лужки посмотреть, нельзя ли будет на лето снять избу. Идем вдоль Истры. Над водой зависают стрекозы, из-под ног веером выстреливают кузнечики, и птичий гомон с опушки леса.

Как хорошо было в это воскресенье в Лужках!

Обратно ехали ночью. Поезд подолгу простаивал на каких-то полустанках. Тишина пустынных, плохо освещенных станций прерывалась нетерпеливыми гудками нашего паровоза.

Вдруг сжалось сердце: почувствовал — война была рядом. В понедельник с утра на углу Рождественки и Варсонофьевского толпа наголо бритых молодых людей не по сезону в ватниках, многие навеселе. Время от времени из дверей выскакивают военнослужащие со списками, кого-то ищут. Народ все прибывает. Перерегистрация.

Вечером двадцать первого пошел в ЦДРИ на доклад о международном положении. Доклад для художественной интеллигенции. В ЦДРИ тихо и как-то торжественно. Кроме кинозала, везде пустынно.

Докладчик говорит, что попытка столкнуть нас лбами с Германией провалилась и что вот уже второй год, как наш народ пользуется миром, трудится на благо Родины, крепит оборону.

Была теплая звездная ночь. После очень холодных мая и начала июня установилась жаркая безоблачная погода. Казалось, все дышит миром.

В эти часы немецкие самолеты летели бомбить Минск.

Утром двадцать второго просмотрел газеты — короткая сводка германского командования.

Жена с утра уехала на ВДНХ поискать мне подарок. Двадцать третьего день моего рождения.

Пошел на Брестскую к нашим. В Васильевском переулке мальчишки стреляют в меня из автоматов. «Ложись, — кричат они, — ты убит!»

На лестнице третьего этажа соседка с заплаканными глазами: «Валерий Сергеевич, война!»

Немцы бомбят Минск и Севастополь.

Все еще не верится.

Дома ждут выступления Молотова.

Примеряем Гале противогаз. Отчаянно рыдая, девочка сдирает его, волосы ее стоят дыбом, из глаз катятся крупные слезы. Зрелище комичное, если бы не было таким печальным.

На углу Петровки и Кузнецкого у громкоговорителей небольшая толпа, одеты по-воскресному. Кажется, что еще не поняли, не поверили.

Введены затемнение, комендантский час. Клеим на окна полосы бумаги.

Рано утром набил рюкзак. Иду пустынным залитым безжалостным солнцем Кузнецким. В проезде Художественного Театра толпа по-зимнему одетых людей. В помещении призывного пункта парень танцует на столе, у многих гитары. Всюду женщины, молодые и старые. Горя не видно, скорее, растерянность, недоумений. Военные на призывном нервны и грубы.

У меня не та статья. Вернулся на Рождественку.

На Петровке арестовали человека в длинном демисезонном, несмотря на жару, пальто. На лацкане у него орден. Шпион?!

На Кузнецком, 11, в Выставочном зале, общее собрание художников.

По примеру «Окон РОСТА» времен гражданской войны организованы «Окна ТАСС». Художественный руководитель Денисовский. Это на Кузнецком, 20.

Фиалка и я работаем в «Окнах». Вручную при помощи трафаретов множим агитплакаты. Все это по ночам. Много знакомых художников среднего возраста. В нашей бригаде Берендгоф, Зусман и другие. Работа идет в атмосфере истерического веселья. В минуты отдыха открывали дверь на Кузнецкий и с порога смотрели в звездную ночь. Пустынный, затемненный город казался удивительно красивым.

В начале войны провели одну воздушную тревогу, показательную «репетицию». О том, что она не настоящая, мы не знали. Были мы в этот час тогда на Масловке, спустились в подвалы мастерских, оборудованные под бомбоубежища. Но как-то отнеслись к этому несерьезно и пошли по мастерским смотреть скульптуры Григорьева и Слонима. В войну еще по-настоящему не вжились.

Вот уже две недели, как воздушная тревога не объявлялась, днем над городом видели «раму» — ждут налетов.

Проводятся учения по борьбе с зажигательными бомбами.

Днем, в свободное от работы время, пошел в маленькое кино на углу Тверского бульвара и Пушкинской площади. Кинозал был пуст, отчего на душе становилось еще мрачнее. На экране привлекательная молодая женщина в переднике брала щипцами зажигательную бомбу, которая до этого на моих глазах прошила крышу и, пробив потолки и полы двух этажей, обессиленная, дымя, улеглась на ковре ее комнаты.

7. Москва 41-го. 1969

Женщина бросает бомбу в наполненную водой ванну. Экран заполняется паром, в дочерна обугленной ванне на дне обезвреженная бомба.

Вышел из кинозала подавленный.

Вечером, до работы в «Окнах», сидели с Берендгофами в кафе на Тверской, ели мороженое и чувствовали мы себя и жили еще по инерции мирного времени.

Первая бомбежка застала нас с женой в метро, когда мы ехали на Брестскую. Ночь проходит в каком-то оцепенении, разговаривают тихо, почти шепотом, как на похоронах. Рано утром отбой. Выходим на площадь Маяковского, где-то далеко, в конце Ленинградского шоссе, неподвижный черный столб дыма. На противоположной стороне площади в угловом доме выбиты витрины текстильного магазина. Взрывной волной выброшенные на улицу разноцветные ситцы и шелка на ветру шевелились как живые. Их бережно обходят. Под ногами битое стекло и много обгорелой бумаги. Улицы заполнены людьми. Время от времени завывая проносятся машины «скорой помощи».

Этой ночью в Вахтанговский театр попала бомба, убит Куза. Я рисовал его для газеты в роли Растиньяка.

Ночь провели в бомбоубежище. К девяти утра пошли на работу, сегодня мы в дневной смене. После работы поехали на ночь к друзьям в Кратово.

Все здесь дышало миром. По дорожкам вдоль дачных заборов молодые мамы прогуливали детей, по просекам мальчишки-дачники разъезжали на велосипедах.

Зеленый сумрак леса, огненно-золотые пятна закатного солнца, аромат хвои и неслышная под ногами земля. Все это было так хорошо. По лесу гуляли с Сережей Урусевским, потом пошли смотреть его живопись.

Хозяева показали нам вырытые в земле щели, куда мы должны были спуститься во время тревоги. Вдруг, разрывая тишину леса, завыли сирены. Немецкие самолеты волнами шли на Москву, где-то совсем рядом стреляли зенитки. Мы ни в какие щели не полезли. Потом пошли на дачу и крепко заснули. Встали очень рано, утром надо было быть на работе.