Влад Вегашин - Иная вера

За все годы обучения Вертаск прекрасно усвоил цену деньгам, власти, связям, умению работать, в том числе – над собой, таланту и многому другому. Разве что чувства не ценил и в глубине души посмеивался над своим собственным учеником, придающим такое значение ерунде вроде моральных принципов, дружбы и тому подобного. Посмеивался, но понимал, что ему самому предстоит еще нелегкий труд по искоренению этих сорняков в личности Велеса.

Не успел. Велес оказался слишком умен, но в то же время – слишком наивен. Дориан смеялся, когда мальчишка, получив утвердительный ответ на вопрос о правильности своих догадок, швырял ему в лицо обвинения во лжи, двуличности, подлости. Да, это был смех сквозь слезы – слишком многое было вложено в юношу, чтобы так запросто от него отказываться, – но все же это был смех. Вертаск учел полученный опыт и уже корректировал в уме список требований к будущему потенциальному ученику, одновременно глядя в глаза ученику нынешнему. Впрочем, уже не ученику и вовсе даже не «нынешнему».

– Выброси мобил в реку и убей себя, – коротко и буднично проговорил Дориан, наблюдая, как тускнеют глаза Велеса, как ярость, гнев, боль в них сменяются покорностью и безразличием.

Да, он учел ошибку, но новый кандидат был слишком привлекателен, и Вертаск решил рискнуть. Вот только чертов мальчишка откуда-то имел такую ментальную защиту, что практик не то что преодолеть ее не сумел – он даже не смог приблизиться к ней! Ветровский мгновенно покинул список возможных учеников, а его место занял его же злейший враг – Черканов. Вот уж кем Дориан был доволен полностью! Но только до определенного момента. Олег оказался слишком зубаст для своего нежного возраста, даже сам Дориан был доверчивее и мягче в свои неполные двадцать лет. Что хуже – Олег оказался гораздо осторожнее. Что совсем плохо – он не был готов терпеть над собой никого, даже того, кто был гораздо умнее, опытнее, сильнее. Наверное, в особенности того, кто умнее, опытнее, сильнее. Да и сам Вертаск совершил ошибку, позволив себе использовать мальчика в своих целях раньше, чем тот оказался подвластен ему в достаточной степени.

Но даже после первого провала в налаживании контактов с Черкановым Дориан не отказался от возлагаемых на юношу надежд, всего лишь отложив реализацию своих планов на некоторое время, за которое намеревался вернуть доверие Олега. Все планы испортил, как ни странно, снова Ветровский, от которого Вертаск, казалось, уже обезопасил себя. Кто ж знал, что неведомый человек-из-тумана имеет в виду вовсе не его, а Черканова! Дориан понял, какую ошибку совершил, только когда человек-из-тумана обрел лицо. Но было уже поздно…

То воистину был час осознания ошибок. Равнодушные слова Олега, его сопротивление, даже нет, не сопротивление – он просто не заметил приказа! И отказался. Отказался, возможно, спасти Дориану жизнь. Пусть даже ценой собственной, но он-то об этом не знал! Он просто отказался. Вертаска не обманули слова Черканова о жизненной необходимости остаться там, где он находился, – Дориан чувствовал, чем занят его несостоявшийся ученик, сексуальную энергию вообще сложно не чувствовать.

И сейчас, находясь на грани между жизнью и смертью, уже практически преодолев эту грань – и вовсе не в том направлении, в котором хотелось бы, – Дориан вспоминал Велеса. Молодого, талантливого, слишком эмоционального. Готового в любой момент броситься учителю на помощь, рискуя всем, что имел, включая даже жизнь. И думал о том, что, наверное, он зря так недооценивал – или, скажем прямо, презирал – доброе отношение. Да, чувства делают слабым, любовь – уязвимым, дружба – доверчивым. Но…

Дориан привык за все платить. Сейчас нужно было заплатить за спасение собственной жизни. Заплатить цену, которую он даже не мог себе представить. Но другого варианта не было.

Он на память набрал номер, дождался ответа.

– Grüße, Bruder Ludwig. Ich bedarf deine Hilfe[2].

Закончив разговор, Вертаск позвал Аполлона. Он чувствовал, что с минуты на минуту потеряет сознание, и не знал, сможет ли его внутренняя энергия помочь телу продержаться до приезда Людвига, но должен был попытаться. И слугу следовало убрать из дома – Дориан не хотел рисковать. Сейчас он был беспомощен, как младенец.

– Вы звали меня, господин? – Дверь находилась за спиной Вертаска, и грек не мог видеть кровь, залившую одежду.

– Да. До послезавтра ты мне не нужен. Уходи сейчас же, дверь не запирай – ко мне скоро придут, я не хочу отвлекаться до того времени. На посту охраны попросишь, чтобы пропустили человека, который скажет, что он ко мне. Вернешься послезавтра, в девять вечера. Все понятно?

– Да, господин, – с удивлением сказал слуга.

– Тогда почему ты все еще здесь?

Когда дверь за Аполлоном закрылась, Дориан позволил себе наконец-то потерять сознание.

Если бы Дориана спросили: «Как это – умирать?» – он бы ответил всего одним словом: «Холодно». Не больно и даже нестрашно почему-то, но ужасно холодно. И совсем не похоже на то, как замерзаешь при низкой температуре. Лед ожидания смерти проникает под кожу, не затрагивая ее, минует мышцы, сразу же пробираясь к самому костному мозгу. Холод распространяется изнутри, и через несколько не то часов, не то суток такого медленного умирания начинаешь ощущать себя ледяной статуей, закутанной в теплую кожу.

Позже Дориан понял причину этого. Холод был оттого, что жизненная энергия, у обычных людей сосредоточенная на физическом уровне, а у таких, как он, обученных практиков, – вне тела, эта энергия иссякала с каждым ударом пронзенного сердца, которое уже не должно было биться, но билось, подстегиваемое мистической силой и сумасшедшим желанием жить. Билось, и Вертаск страшился начать отсчитывать время по его ударам. Он боялся, да – но боялся не смерти, смерть была слишком близко, чтобы от ее присутствия внутри могло быть страшно. Его пугали мысли. Собственные мысли, настойчиво и упорно пробивающиеся сквозь смертный лед и назойливо тормошащие сознание.

Что, если?..

Что, если кто-нибудь найдет его в таком состоянии? Что, если Людвиг передумает и не приедет? Что, если передумает Олег – и приедет? Что, если Людвиг запросит непомерную цену за свою помощь?

Впрочем, с последней мыслью Дориан расправился быстро. Он знал – чего бы ни пожелал австрияк за спасение жизни собрата, Дориан заплатит. Нет той цены, что выше его собственной жизни.

Да, Вертаск хотел жить. Страстно, яростно, безумно хотел жить, хотел, как ничего другого. Собственную жизнь он почитал величайшей ценностью, превыше которой не было ничего. Пожалуй, для Повелителя он слишком сильно любил себя и свою жизнь. И если бы Теодор Майер знал точно, до какой степени изменились Повелители, он бы отрезал своему недостойному последователю голову, а для надежности сжег бы ее в камине. Чтобы уж наверняка.