Ринат Таштабанов - Обратный отсчет

Убежище, изначально предназначенное для больных и медперсонала больницы, занято нами, зверолюдьми – именно так, на манер персонажей из романа Герберта Уэллса, я зову про себя большинство из укрываемых. Только в книге ученый пытался из животных сделать людей, а здесь, под землей, человек сам, медленно и неотвратимо, со временем превращается в зверя.

Людское стадо, в день Удара снесшее все на своем пути. Мы, оставившие тяжелобольных на поверхности ради того, чтобы здесь, в подземье, превратиться в живых мертвецов.

А как бы поступили вы, если над головой внезапно раздается надсадный вой сирен, а толпа, страшная в своем молчании, в которую вливается все больше и больше людей, внезапно начинает бежать в одном направлении?

Я осматриваюсь – точнее, в мозгу вспыхивает картина, которую мне не забыть никогда. В тусклом свете едва горящих ламп стены коридора Убежища напоминают склеп. Со всех сторон доносятся стоны и всхлипы. В нос ударяет запах смрада, пота, крови. Я почти не чувствую его, уже привык.

Кажется, что в Убежище стонет какой-то гигантский организм. Как быстро человек может оскотиниться? По-разному. Кому-то нужно несколько недель. Кому-то достаточно и пары часов. Едва мозг осознает, что все, это конец, и ты уже никогда не увидишь солнечного света, то кто-то в твоей голове, тихо нашептывая на ухо: «смерть, смерть, смерть…», словно щелкает рубильником, обесточивающим твою волю.

Каждый сходит с ума по-своему. Одни забиваются в угол и тихо сидят, поскуливая забитыми собаками. Другие режут вены или вешаются в туалете. Некоторые сатанеют и набрасываются с кулаками на любого, кто посмеет, как им кажется, косо глянуть в их сторону. Третьи, обезумев, создают видимость, что все нормально, продолжая каждое утро бриться и застегивать заплатанный пиджак на все пуговицы. Внешне спокойные, они и самые опасные. Если буяна можно утихомирить ударом кулака в челюсть, то что выкинет сумасшедший, не знает никто.

Даже седовласый Арсений Карлович – психиатр, затянутый в Убежище людским круговоротом первого дня, прозевал тот момент, когда Виктор – бывший чоповец из охраны больничного комплекса, – на вид тихий и даже забитый мужик, однажды достал табельный пистолет и начал методично расстреливать каждого, кто попадался ему на пути, пока выстрел из дробовика охранника склада не разнес ему голову.

Я хорошо помню, как Арсений Карлович, покачав головой, сказал тогда: «Скорее всего, у него был посттравматический синдром».

Я же думаю, что разум Виктора просто надломился в тот момент, когда мы в день Удара, закрывая шлюзовые ворота, оставили большую часть рвущихся к нам обезумевших людей на поверхности.

Даже спустя все эти годы я хорошо помню тот странный взгляд Виктора, когда он, видимо осознав, что еще секунда – и нас захлестнет толпа, стал палить в воздух, а затем, когда это не принесло результата, начал стрелять на поражение. Затем к нему присоединился (как я позже узнал) Игорь Владимирович Колесников с «АКС-74У» в руках. Именно тогда, между нами – народом Убежища – и теми, кто остался наверху, пролегла незримая черта, подсвеченная очередями из полицейского «укорота». В тот день мы навсегда отделили мертвых от живых…

Истошный людской крик до сих пор стоит у меня в ушах, как и звук ударов кулаками о бронированную дверь. Лишь через пару недель мы, наконец, решились открыть гермодверь и узнать, что происходит снаружи. Идти никто не хотел. Страх перед неизвестностью сковывал волю. Среди мужиков бросили жребий. Выбор пал на пять человек. Как оказалось – смертников. После выхода наружу, из пяти разведчиков вернулся только один. Под бешеный стрёкот дозиметра, задыхаясь от рвоты, он рассказал, что на поверхности царит ад. Повсюду на больничном дворе, на сколько хватает глаз, лежат разлагающиеся тела. Мужчины и женщины, старики и дети… Подольск превратился в город мертвецов.

Я не завидую разведчикам, ведь им, чтобы вылезти наружу, пришлось рубить раздутые тела, устилавшие лестницу, ведущую наружу, топорами. От смрада не спасали ни ОЗК, ни противогазы. В тот день умерла последняя надежда на спасение, и мы поняли, что здесь – в подземье – мы застряли всерьез и надолго.

Кто-то после того дня тихо сошел с ума. Кто-то наоборот – рвался наружу, не веря рассказу умершего разведчика. Дошло до того, что Колесников распорядился поставить возле гермодвери вооруженную охрану, чтобы никто не вздумал открыть ее.

Так мы превратились в укрываемых. В какой-то степени нам повезло. У нас были запасы еды, скважина, топливо для дизель-генератора. Не очень много, но все же, поначалу хватало, чтобы не сдохнуть. Но что дальше? Голодная смерть?

Спустя три месяца, как мы запечатали «герму», пришлось бросить жребий. На кого пал выбор, должен идти на поверхность. Если откажешься – умрешь. И мужики, понимая куда им предстоит выйти, шли, слыша позади себя шепот голодающих: «Спасибо…».

Разведчики искали все – от еды на складах до амуниции и оружия, каждый раз пытаясь расширить зону поиска. За глаза их называли «команда мертвецов». Жребий бросали примерно раз в два-три месяца. Мы знали: тот, кто вышел наружу, уже не жилец. Все, кто возвращался в Убежище, вскоре загибались от лучевухи. Кого-то на городских окраинах, где уровень радиации снижался, убивали мародеры или атаковали сбившиеся в стаи бродячие псы. Но иного выхода не было. Смерть поисковиков продлевала жизнь всем нам.

Не верьте, что беда сплачивает людей. Она лишь обнажает сокрытое. Будит того первобытного зверя, который заточен в каждом из нас, в клетке под названием «цивилизованность». Но стоит чему-то случиться, как инстинкт выживания заставляет вчерашнего тихоню взять нож и перерезать горло соседу по блоку. Словно внутри что-то щелкает от осознания того, что все – это конец, законов больше нет. Помощь не придет, нет ни полиции, ни МЧС, ни армии, каждый сам за себя. А если ты слаб, то тебя прикончат первым. Поэтому люди сбиваются в стаи. Кучкуются, понимая, что в группе легче выжить. Стая дарит чувство защищенности. Мир со временем сужается до размеров блока, отсека, забитого до отказа людьми. Все, что снаружи, – другой, опасный мир, населенный врагами. Стадное чувство берет верх, а кто не в нашей стае, тот против нас!

Другой, а не ты, съест твой кусок, выпьет твою воду, вдохнет тот воздух, что нужен тебе. И поэтому надо убивать, убивать, снова и снова, чтобы прожить на день дольше, чем твой враг. «Умри ты сегодня, а я завтра», – это понятие лучше всего подходит к тому, что творится в Убежище. Здесь и сейчас.

Отделения для укрываемых переполнены. Здоровых все меньше. Скудные запасы провизии тают на глазах, а того, что изредка приносят с поверхности поисковики, едва хватает, чтобы не протянуть ноги. Еда и вода в мире – после – приобретает особенное значение. За пачку сигарет, за спиртное, за «бомж-пакет» с лапшой с привкусом мяса или курицы люди готовы перегрызть любому глотку. Кто не прошел через настоящий голод, никогда не поймет, как можно слизывать с пола случайно пролитую похлебку, отдающую тухлятиной.