Андрей Лестер - Москва 2077. Медиум

А некоторые – Большим Ответом.

Никаких мигрантов. В Москве людей осталось не больше миллиона. Восемнадцатый век или, скорее, даже Золотой. Рай.

Короче, так хорошо, что аж страшно. Но люди в основном не боятся. Чувствуют себя как рыба в воде. Оно и понятно, недаром их называют тихими. Они теперь под стать окружению. Здоровые, спокойные, никуда не торопятся, не жадничают, не завидуют, а главное – совершенно не переживают, что исчез фейсбук.

Они вообще мало о чем переживают. Как будто даже совсем не вспоминают о прошлом. Такое ощущение, что им хорошенько промыли мозги каким-то успокоином.

Зато переживают дерганые. Такие, как я. Ну, если честно, я как раз нетипичный случай, а вообще дерганые переживают сильно. Как жить без Интернета? Как теперь слетать на Мальдивы и перед кем похвастаться? А внедорожники? А финансовые рынки? А шоу-бизнес? Как без всего этого?

Дерганые оказались устойчивыми к Воздействию. Что это за Воздействие, навсегда ли оно, никто не знает. Но одни счастливы, а другие, наоборот, настолько несчастливы, что поставили себе целью вернуть все назад. Как было. Сделать счастливых несчастливыми, а несчастливых – счастливыми. Но я-то понимаю, что на самом деле они хотят просто снова сделать одинаково несчастливыми всех подряд.

Я не такой. Я, так сказать, дерганый-выродок. Тяжелый случай. Таких, как я, совсем мало. Один на тысячу, не больше.

Отличий много. Все нормальные дерганые живут в Секторе, а недоделанные, такие как я, где попало. Все называют тихих кретинами, а мы заводим с ними семьи. Ну и так далее. Многих я знаю. Как правило, это военные или люди бывших интеллигентных профессий.

Если честно, меня вроде бы все устраивает. Я торгую. Путешествую туда-сюда. Живу в Тихой, много времени провожу в Секторе. Очень комфортно. Хочешь покоя – пожалуйста. Хочешь временно в дурдом – просим. До Переворота я никогда не чувствовал себя так хорошо.

Но если совсем уже быть честным, то я, наверное, тоже хотел бы стать тихим. Они не бывают трусливыми. Среди них вообще нет трусов. Вот в чем дело.

Была бы моя воля, я бы огненными буквами написал на небесах: «Меняю комфорт на храбрость! С доплатой».

Иногда я немного успокаиваюсь, а иногда, как это было после этой поездки к Смирновым-Инстаграм и после встречи с людьми в серых костюмах и розовых рубашках, иногда просто хочется упасть на колени и возопить:

– Господи! Или кто там это всё сделал с нами… Ну почему ты смог уничтожить бомбы и атомные электростанции, решить проблемы перенаселения и голода, вырастить кофейные плантации в Калуге, но не смог одного маленького незначительного человечка, Ивана Кошкина, сделать смелым? Сделай же что-нибудь! Прошу тебя! Тебе ведь это не трудно…

Ночью я вскочил, как будто меня ударили шахматной доской по груди. Сел в кровати. Сердце колотилось. Огляделся. Рядом мирно дышала Надя. Я был дома, в Тихой Москве, в Сокольниках, на улице Короленко. А значит, в безопасности.

Но сердце не успокаивалось. Болела ушибленная спина. Ныли запястья.

Вечером я не рассказал Наде, что случилось со мной в Секторе. Сказал, что напали грабители. А зря. Теперь невысказанные мысли догнали меня.

Что-то было не так.

Куда делись Смирновы-Инстаграм? Почему меня отпугивали от их квартиры?

Я уже слышал подобные истории. Один знакомый рюкзачник говорил, что вроде бы за последние полгода в Секторе исчезли несколько молодых пар. Сам он с ними знаком не был, но слышал от верных людей. Я на эти рассказы внимания в свое время не обратил. Мало ли что мы рассказываем друг другу, какие байки. А теперь подумал: вдруг это правда?

Случилась же эта жуткая история с сыном Чагина! О ней знают многие из наших, а деталей не знает никто. Почему, кстати, все держится в такой тайне?

Я уже как-то привык к безумию Переворота. Когда все Это случилось, куда-то, например, исчезли китайцы. И карлики исчезли. И кто его знает вообще, есть ли теперь китайцы даже у себя в Китае? И есть ли сам Китай? Но с этим все смирились. Это был Переворот, Большой Ответ, вот и все объяснения. И было это давно. И с тех пор как-то было спокойно, никаких тебе катаклизмов.

И вдруг снова… Какие-то необъяснимые вещи. Если рюкзачник говорил правду, значит, Смирновы не первые? Хрен с ними, китайцами, но куда на ровном месте исчезают обычные молодые люди?

И что за девушка встретила меня в квартире Смирновых? Кто такая? Почему так одета? Как попала в Сектор?

Не ждет ли нас Переворот номер два?

Я долго пролежал на спине, уставившись в потолок, и заснул только под утро.

А утром случилось вот что.

За завтраком у открытого окна (под пение птиц и стрекотание белок) Надя вдруг спросила меня:

– Кошкин, ты как себя чувствуешь? Готов к серьезному разговору?

Я подумал, что Надя снова будет уговаривать меня бросить мою торговлю, прекратить ездить в Сектор и найти себе занятие здесь, в Тихой. Поэтому слегка напрягся и ответил, что нет, не готов.

Но Надю не проведешь. Мы вместе уже десять лет, знает она меня прекрасно, а с тех пор как она стала тихой, проницательность ее превзошла все пределы.

– А я вижу, что готов, – сказала она. – Уж больно бодренько сопротивляешься. Помнишь, я тебе рассказывала, мы в школу взяли новую секретаршу?

– Ну, что-то такое помню. По-моему, Анфиса? Дерганая?

– Из Сектора, да, – тактично ответила Надя, положив вилку и выпрямившись на стуле. – Она уже неделю не выходит на работу. Телефона у нее нет. Давай съездим к ней домой.

Меня почему-то затошнило.

– А нам-то это зачем? – спросил я слабым голосом.

– Надо съездить.

– Понимаешь… я устал. Да и что за спешка?

– Надо узнать, что с ней. Я ее начальница, отвечаю за нее.

– Ну, я понимаю, когда вы на работе. А дома? Ты что, и дома отвечаешь за своих подчиненных? Это же не ученики, а ты у них не классный руководитель. Ты завуч, а это секретарь, Взрослый человек.

Надя встала, обошла стол и прижала к себе мою голову.

– Поедем! Пожалуйста! – говорила она, гладя мои волосы.

Нежнее ее рук я не знал в мире ничего.

– Да зачем это тебе? – спрашивал я, хотя и так уже было понятно, что я поеду с ней.

– Ей девятнадцать лет. Она здесь одна. Ни родителей, ни друзей, никого. И она странная. Ее взяли под честное слово. Лена за нее просила.

– Рыжая? Адамова? Как, кстати, ее муж?

– Вроде бы ничего, уже встал с коляски. Ходит понемногу с палочкой… Я директору не докладывала, что Анфисы нет на работе. Не хочу, чтобы ее уволили. Но больше скрывать ее отсутствие не могу. Так что, поедешь?

– А фингал? Как я с таким синячищем на улице появлюсь?

– А ты надень спортивную форму. Все будут думать, что ты на тренировке травмировался.