Максим Тихомиров - Некуда бежать

Гордин по роду своей деятельности занимался оценкой перспектив развития Севера. Перспектив не было никаких — до того момента, пока в руки его один за другим не попали сразу несколько отчетов от независимых друг от друга партий. Сложив имеющиеся факты, Гордин сделал выводы, повергшие его в ужас.

Оливиновый пояс, на обнаружение которого новая власть возлагала большие надежды, в одночасье перестал быть мифом. Об этом совершенно определенно свидетельствовали результаты исследований, полученные независимо друг от друга сразу несколькими партиями геологов, работавшими в Заполярье. Гигантский метеорит, рухнувший на побережье Северного океана без малого сотню миллионов лет назад, проломил земную кору, оставив после себя гигантский кратер в двести километров в поперечнике. В его центре оливиновый пояс отделяли от поверхности считанные километры твердой породы.

Проанализировав данные, Гордин понял, что молодая Республика не остановится ни перед чем ради скрытых в поясе сокровищ. Расплав золота, платины, циркония и прочих металлов способен был обогатить страну, с трудом поднимающуюся из хаоса разрухи, последовавшей за смутными первыми годами после революции.

Гордин не был врагом революции. Не был он и ее другом. Он был простым гражданином своей страны, патриотом своей Родины, независимо от того, какого пути в развитии придерживались власть предержащие. Его саботаж был порожден вовсе не желанием вставить палки в раскручивающиеся колеса экономики нового порядка.

Гордин смотрел глубже — и видел то, на что не обращали внимания прагматичные поборники сиюминутной выгоды.

Близость океанских вод превращала саму возможность разработки разогретого до чудовищных температур оливинового пояса в игру со смертью — смертью для всего человечества. Гордин, не будучи любителем громких слов, не мог выражаться менее претенциозно. Угроза взрыва рукотворного вулкана, который неминуемо произошел бы, стоило пробить брешь в земной коре, ставило под сомнение выживание всего населения планеты.

Попытка Гордина обратить внимание руководства страны на проблему привела лишь к тому, что им заинтересовались люди из Народной канцелярии внутренних дел. За спиной начали шептаться о саботаже. Доставшийся в наследство от погибшего друга параболоид не удалось сохранить в секрете. Власти, усмотревшие в нем замечательный инструмент для горнопроходческих работ, потребовали предоставить аппарат в пользование Народной Республики.

Это стало последней каплей.

Гордин уничтожил все данные экспедиций, надеясь таким образом отсрочить неминуемый конец света, и, воспользовавшись помощью единомышленников, пустился в бега.

Бегство его имело целью тот самый кратер, дно которого было крышкой ящика Пандоры. Здесь Гордин собирался лично убедиться в верности собственных выводов, проверив теорию практикой. Без специального снаряжения и оборудования это угрожало стать непосильной задачей — но Гордин был полон энтузиазма.

Вот уже без малого год он обитал в убогом поселении туземцев в Заполярье, у подножия пологого холма в центре обширной низменности. Холм был центральным конусом кратера; миновавшие эпохи огладили его склоны. Приютивший его род старого Харьюгына был радушен и гостеприимен. Человека с железной ногой привечали и кормили; сам же он старался помочь наивным дикарям, как мог, выступая посредником между аборигенами и новой властью.

Ни старый Харьюгын, ни его соотечественники никак не могли проникнуться идеей коммуны, которой несколько лет назад был официально поименован их поселок. Несколько сложенных из снежных кирпичей домов, да лежбища крутобоков за околицей — вот и все народное хозяйство. Люди льда и снега, много поколений жившие морским промыслом и сезонной охотой, упорно отказывались понимать, почему они должны отдавать изрядную долю добычи пришедшим с юга чужакам. До поры Гордину, который — благодаря удачно выправленным бумагам — вполне успешно выдавал себя за геолога-зимовщика, волею судеб отставшего от своей партии, удавалось мирить власти с «коммунарами» и отваживать от поселка мотообозы продразверстки. Для этого в ход шли все возможные орудия дипломатии — от природного обаяния интеллигента старой, дореволюционной еще школы, до банального спаивания бойцов-разверстчиков хмельным напитком из молока крутобоков.

Все это время Гордин, проникнувшийся искренней симпатией к простодушным и отзывчивым туземцам, пытался убедить старейшину стронуться с насиженных мест. Он надеялся, что и прочие родовые общины аборигенов последуют примеру рода Харьюгына, если уговоры Гордина возымеют успех. Гордин всеми силами старался избежать неминуемого кровопролития. Всякая молодая власть жестока — а власть нуждающаяся жестока вдвойне.

Но все уговоры были тщетны.

Здесь наша земля, отвечал ему старейшина. Здесь лежат наши предки. Здесь мы и останемся, однако — зачем уходить? Белый человек пришел и ушел, а мы останемся. Нерпа есть, кит есть, крутобок есть — что еще надо для жизни?

Так продолжалось снова и снова. Гордин каждый раз, чертыхаясь, восвояси отправлялся в свой снежный домик на окраине поселка, зарекаясь вновь заводить бессмысленный разговор — и на следующий день начинал его опять.

Ему просто очень, донельзя, невыносимо хотелось спасти если не все человечество, то хоть малую его часть — а потому он не оставлял попыток изменить мир. Ведь для того и создан человек, говорил себе Гордин — и соглашался со своими словами.

Все изменилось в одночасье.

Рано утром в поселок влетели с надсадным воем аэронарты с красной звездой на гофре фюзеляжа. Выметнувшийся из кокпита пилот, бешено вращая голубыми глазами, проорал набежавшей толпе поселян:

— Снимайтесь и дуйте к морю с бабами, детишками и скотом! Шерстянник пошел! Будет здесь назавтра до полудня! Не сдержать его! У берега ледоколы ждут и дирижабли, будут вас на борт брать да перевозить от греха! Снимайтесь не медля!

И, прежде чем Гордин успел его как следует расспросить, вскочил в кокпит, дал газ и был таков. Полетел поднимать следующий поселок.

— Однако, не успеть, — задумчиво сказал старый Харьюгын, меланхолично жуя чубук трубки. — Берег далеко. Нет, не успеть, даже если прямо сейчас выйдем.

— В чем беда-то, старый? — спросил Гордин, кутаясь в незастегнутую доху.

— Шерстянник пошел в море топиться, однако, — сказал старик. — Рано пошел. Прошлый раз ходил, когда я молод был. Не должон был на моем веку больше проходить. Но раз пошел, значит, потревожил его белый человек. Некому больше-то, да.