Валерий Алексеев - Похождения нелегала

— Кайнер рюрт зихь фом флек! Всем оставаться на своих местах! — скомандовал гортанный мегафонный голос.

В окнах строящегося здания тоже заметались, забегали.

В вагончике конторы началась паника.

Я не стал терять время: залез в ящик и, моментально обратившись в существо пятисантиметрового роста, глубоко зарылся в смешанный с пеплом песок.

Вообще-то это было рискованно: любой земляной жучок мог серьезно меня покалечить. Но я знал, что никаких жучков здесь в земле не водится: Германия эту живность давным-давно извела.

О рацциях, то есть о полицейских облавах, мои коллеги, пугая друг друга, рассказывали всякие ужасы: кого-то выслали в двадцать четыре часа, кого-то в тюрьму упекли.

Интересно, думал я, как поступят со мною. Если что, буду проситься в тюрьму: Керстин говорит, что там очень даже неплохо.

Между тем полицаи деловито прочесывали территорию.

Пришли и в уголок для курильщиков.

Я слышал, как они перебрасываются репликами обо мне:

— Тут еще один на складе работал, невысокий такой славянин, куда он девался?

— Сбежал, наверно. По ночам они быстро бегают.

К счастью, собак у них не было. Должно быть, какая-то инструкция запрещала брать на подобные дела собак.

Постепенно ходьба вокруг склада прекратилась, шум сконцентрировался в районе конторы. Я осторожно высунул из ящика голову.

Из конторы одного за другим выводили моих понурых коллег, сажали в машину и увозили.

Проверка документов продолжалась часа полтора.

Наконец зеленые фургоны разъехались.

Последним из вагончика вышел хозяин, он был в смокинге с бабочкой: должно быть, вызвали с какого-нибудь великосветского мероприятия.

Хозяин самолично вырубил прожектора, постоял руки в брюки, оглядывая свою меченую стройку, смачно выругался:

— Шайс булленшвайне!

В смысле "менты поганые".

После чего отбыл на своем серебристом "вольво", увозя в кармане недоплаченные мне сто двадцать марок.

Я простил ему этот маленький должок: его неприятности, в отличие от моих, только начинались.

Керстин я, разумеется, ничего не стал об этом происшествии рассказывать: зачем волновать нежное пенитенциарное существо?

97

Месяца три после облавы я размышлял, проедал заработанное. Слонялся по улицам богатых кварталов, издали разглядывая красивенькие особняки.

Не для того, чтобы ограбить или тайно в них поселиться: Боже упаси. Я тосковал по заработку.

По заработку, связанному со спецификой моего дара.

Но для этого нужно было обзавестись влиятельными знакомствами в деловых кругах.

Желательно среди крупных предпринимателей.

А они, по моим предположениям, как раз в таких кварталах и должны были селиться.

Весна в этих благословенных краях наступает необыкновенно рано. Уже в конце февраля на вечнозеленых газонах зацвели нарциссы, в скором времени на магнолиях появились крупные, как огурцы, бутоны.

Природа заразила меня своей торопливостью: ну, что ж такое, время так быстро летит, а я до сих пор пребываю в подвешенном состоянии.

И вот однажды я сделал дерзкую попытку навязать свою компанию богачу.

Из роскошной виллы, едва видневшейся среди цветущих зарослей, вышел тучный господин. Его добродушное лицо мне понравилось. Этакий со вкусом поживший толстячок.

Когда господин открыл дверцу своего темно-синего "мерседеса", я подошел к нему и сказал:

— Кённтен зи мир айн паар минутен видмен? Не могли бы вы уделить мне пару минут?

Я специально вставил изысканный глагол "видмен" вместо разговорного "шенкен": мне представлялось, что эта деталь должна расположить богача, показать ему, что он имеет дело с человеком не такого уж низкого круга.

Не с каким-нибудь вокзальным выпивохой, который рубит в лоб: "Хаст ду ма'не марк?" ("Есть у тебя лишняя марка?")

Мне бы следовало знать, что голь на выдумки хитра: многие бомжи просят милостыню именно с таким эпическим зачином, который я придумал.

Реакция не заставила себя ждать.

Даже не глядя на меня, толстячок достал кошелек и, сунув мне в руку двухмарочную монету, сел в машину и укатил.

Две марки — это очень щедрая милостыня, но совсем не то, на что я рассчитывал. Мне стало ясно, что уличное знакомство с богачами — вещь в Германии принципиально невозможная.

Я бродил по кварталу особняков, будто вдоль стеклянной стены. Не стены даже, а прозрачного силового поля, тысячекратно описанного в фантастических романах: это поле мягко, но очень настойчиво отталкивало Огибахина.

Оставалось рассчитывать лишь на везение, и оно, как пишут в романах, не заставило себя ждать.

98

Как-то раз одна припаркованная у зеленой ограды Машина привлекла мое внимание.

Не машина, а мечта молодого пижона. Желтый спортивный "порше-911" с черными кожаными сиденьями и с желтыми (да, с желтыми!) ремнями безопасности.

Хозяин желал от него избавиться, о чем и оповещал мир приклеенным к лобовому стеклу объявлением.

Совсем молодой "поршик", трехлетка.

Цена, конечно, запредельная: на покупку его не хватило бы всех денег, которые я вынес из сейфа фирмы "Феникс".

Собственно, я к желтым автомобилям равнодушен. Мне кажется, только до неприличия жизнерадостный человек может приобрести себе желтый автомобиль.

На углу неподалеку стояли, поглядывая в сторону Машины и негромко переговариваясь, двое русаков.

Меня они в упор не видели: привыкли, что русский язык здесь непрозрачен.

— Ну, что, беремся?

— Гелберт, сука, половины не даст. Может, сами?

— А номера перебивать где, прямо на вокзальной площади будем?

— Да обидно, понимаешь, за полцены рисковать.

Постояли и ушли.

Это была информация к размышлению.

По справочнику в телефонной будке я нашел фирму "Гелберт. Райфен, ауспуфф, бремзен": монтаж колес, ремонт глушителей и тормозов.

Приехал, посмотрел.

Увы, господина Гелберта нельзя было назвать богачом даже в первом приближении. Скромненькая авторемонтная мастерская. Два подъемничка, бюро, парковка на четыре места.

Впрочем, позади виднелся пристроенный со двора большой ангар из рифленого дюраля. Возможно, там и прокручивались настоящие дела.

Хозяин — лысый худой молодой немец. Глаза светлые, холодные, как стеклянные.

— Есть машина, — сказал я. — БМВ Z-3, цвет "бостон-грюн".

— Не по адресу, — равнодушно ответил Гелберт. — Машинами не торгуем. Только ремонт.

— Тогда до свидания.

— Постой. А какого года?