Эпоха перемен (СИ) - Винд Шерил

OCTO

Первый год войны. Разруха, посеянная Хломуносом, охватила новые города, насыпая на старые всё больше песка и пепла. Здесь от жизни уже ничего не осталась. В пустынном городе одна забредшая душа казалась потерянной и растерзанной в клочья, как земля, усеянная воронками и телами забытых, не похороненных солдат и жителей Нордона.

Этот квартал города, оставленный людьми больше года назад, единственный из числа уцелевших — не стёртых с лица земли. Молодой парень шёл мимо разрушенных опустевших домов. Они провожали его разбитыми стёклами и сколами на стенах. Широкая улица тянулась между двумя многоэтажными домами с поросшими деревьями и кустами площадками и дворами. Ни старых брошенных машин, ни жителей, прячущихся за родными стенами в поисках мнимого уюта и спасения. Сколько таких мест он увидел за последние полгода? Одно из сотни, а сколько их по всему миру? Десятки тысяч? Больше?

Тяжёлый рюкзак, грузно заброшенный на спину, болтался с каждым болезненным шагом. Левое колено ныло и требовало отдыха, но он продолжал идти, не желая останавливаться. В окружении мертвенно пустых стен он чувствовал себя, как под надгробной плитой, безымянный и брошенный на погибель один, о котором никто и никогда не вспомнит. Сколько их таких осталось под землёй в годы Великой войны? И сколько ещё поляжет в эту…

Высокие деревья сводят ветви, сплетаясь в вышине — они возвышаются над пятиэтажными домами, создавая укромное место в своей тени. Защищают от палящего летнего солнца, но даже здесь по-прежнему душно и запах гари с привкусом копоти на языке тянутся за ним с родного дома. Дикие кустарники разрослись под ними, питая волчьими ягодами пухнущих от голода и ищущих смерти. Разруха и опустение давят, а с каждым шорохом внутри просыпается чувство, унаследованное от предков древности, — страх. Предосторожность никогда не мешала, а часто спасала ему жизнь, хотя стоило ли оно того? Иногда, оставаясь в темноте и чувствуя, как от хождения за день нестерпимо ноет нога, он желал себе смерти. В том самом доме, где когда-то родился и вырос. Вместе с матерью и отцом, чтобы не приходилось разгребать в панике и отрицании действительности обломки разрушенного дома, чтобы не находить мертвенно-бледную руку матери и не доставать из-под завала бездыханное тело семилетней сестры. Он желал себе смерти каждую ночь, но, просыпаясь утром, продолжал идти, не зная, зачем и куда.

Голоса. Парень напрягся, мышцы в ноге свело, доставляя дополнительную боль в колене, но он не замечал её — прислушивался. Двое бродяг сидели на ступеньках заброшенного дома, разливали из грязной бутылки мутную жидкость в стаканы. Таким война не помеха, она проходит будто бы мимо и тонет в каждом опрокинутом глотке спирта. Парень дёрнул плечом, поправил на плече рюкзак и побрёл дальше, желая скорее убраться и остаться незамеченным. Но разве мог? Проклятая нога не позволяла ему действовать с бывалой молодой прытью. Он уже знал, что на него обратили внимание, слышал, как разговор двоих изменился и сконцентрировался на нём. Инвалид — лёгкая добыча, а внушительный рюкзак за плечами манит.

— То, что я не могу нормально идти, ещё не значит, что я не хочу жить, — бросил им через плечо, слыша шаги за спиной. Он знал, что эта драка не будет равной, но он не собирался сдаваться. Сжав ремень рюкзака, парень напрягся. Сердце в груди застучало быстрее.

Он знал, что так будет. Что его желания жить недостаточно, а просьба отправиться в другой мир к родным останется вновь неуслышанной, словно у богов остался свой замысел и он ему следовал. Но где были их глаза, когда его избивали и ранили? Где их великодушие, которое не спасло от грабителей? Почему они все отвернулись от него, оставив одного, лежать на асфальте, избитого и раненного. Блики заходящего солнца слепили, но он видел тень с лицом человека, пришедшего за ним.

Майкл Дэвис, погиб в мае 2086 года.

***

Воздух чист и прохладен. Золотые блики пригревающего солнца играют на росе, осевшей на сочно-зелёной траве. Лес дышит жизнью, и шум наступившего рабочего утра эхом петушиного крика доносится со стороны деревни, утопая в золотом море ржи. Колосья раскачиваются на ветру, прогибаясь грациозной плодородной волной. Изобилие и благодать. Лечь бы посреди поля, прячась от суеты и забот. Почувствовать силу и прохладу родной земли, вспомнить запах горячего хлеба, только вынутого из печи заботливыми руками матери, услышать хруст золотой корочки. Почувствовать вкус парного молока на языке и с ним ощутить жизнь.

— Беги, Анна! — спокойствие нарушено криками. Казалось, ветер затих и лес прислушался к стонущей земле.

Ломая и сминая колосья, втаптывая зёрна в землю, со стороны деревни бежали двое.

— Мама! — девочка испуганно озирается, не видя за высокой рожью матери.

— Не останавливайся! — родные руки подталкивают её в спину и ей вновь приходится бежать. Слёзы наполняют глаза ребёнка и мешают видеть, но страх подгоняет невидимым диким зверем, что гонится за ними. Он рыщет в золотом море в поисках жертвы, а жало его так больно ранит, нанося стремительный удар с оглушающим звуком.

Выстрел поднимает в небо с криком перепуганных птиц.

— Пригнись!

Девочка испуганно пригибается, но продолжает бежать. Ноги болят, и она устала, но стоит замедлить шаг, как мать вновь подгоняет. Когда же это бегство закончится?

Колосья ржи смыкаются за их спинами, золотым щитом скрывая с глаз преследователей. Женщина озирается. Впереди густой лес, а позади уже слышится чужеземная речь. Сердце гулко бьётся в груди, но она не может позволить себе паниковать. Она должна защитить самое дорогое, что есть у неё.

«Они уже близко», — понимает она и принимает безрассудное решение: — Полезай на дерево.

— Мама…

— Живо! — она знает, что слишком строга, что своей злостью на безысходность пугает ребёнка, но у них нет другого выхода. — Сиди там и веди себя тихо. Я буду рядом, — придала своему голосу немного заботы и уверенности. Ей нужно взять себя в руки, чтобы успокоить ребёнка. Подсадив её повыше, женщина убедилась, что за густыми ветвями не видно дочери, а сама тепло и ободряюще улыбнулась ей.

— Я люблю тебя.

Понимая, что это последний раз, когда она видит её, женщина надеялась, что её слова не прозвучали как прощание. Больше нет времени — только выбежать в поле зрения преследователей и, услышав их голоса, побежать в лес. Она знала, что не сможет скрыться от пуль, что смерть настигнет её в окружении старых деревьев родного леса, но должна была постараться отвести угрозу от дочери.

Не жалея себя, она бежала всё глубже, слыша, как пули входят в стволы деревьев, а солдаты догоняют её. Оглянувшись, женщина со стоном и вскриком упала на землю — нога угодила в капкан. Боль алой вспышкой затуманила разум, ослепила и выбила воздух из лёгких. Не высвободиться, не убежать. Мир стал алым маревом, а на смену ему пришла темнота.

Женщина открыла глаза. Солнце зашло за горизонт, и сине-серая тень опустилась на лес. Нога занемела, губы иссохли от жажды, а голова кружилась от потерянной крови. В помутнённой памяти всплывали обрывки смешанного настоящего. В крике совы и пении сверчков она слышала шаги и дыхание пса, обнюхивающего её. Мужчина, чьего лица она не могла рассмотреть, наклонился над ней. Уставшая и обессиленная, проваливаясь в беспамятство и приходя на секунды в себя, она могла думать только о дочери, надеясь, что ей удалось спастись.

Александра Троицкая, погибла летом 2085 года.

***

— Нейтан… Нейтан, подожди.

Парень останавливается, слыша настойчивый женский шепот позади.

— Ты всерьёз решил подобраться ближе?

Сомнения. Он не хотел брать её вместе с собой, но она настояла, будто считала, что он откажется от затеи и не будет рисковать. Он слишком упрям, чтобы отступить. Не сейчас, когда он так близко. Лучше он оставит её здесь, а сам пойдёт дальше.

— Нейтан..

— Всё нормально, — он обернулся и ободряюще улыбнулся девушке, зная, что это не сгладит её волнение. — Я сделаю пару снимков для статьи и вернусь.