Василий Головачев - Поле боя

– Пошли к дому, посмотрим, что там за хозяева.

Одеты оба они были в гражданское и не могли вызывать особого любопытства ни у редких прохожих, ни у жителей близлежащих домов, вздумавших поглазеть на улицу, однако ощущение взгляда не проходило, за ними явно наблюдали – прицельно, зная, кто они такие, и это обстоятельство заставило «витязей» включиться в работу серьезно. И тем не менее определить позицию наблюдателя не удалось, прятался он профессионально.

– Сволочь! – выругался Зубко сквозь зубы. – Уж не малый ли СЭР [1] используется? Сережа, иди во двор, посиди в тенечке, я вызову группу.

– А что ты скажешь командиру базы?

– Ничего. Поработаем на природе, ради «собственного удовольствия».

Погорелов побрел во двор дома, а Зубко вернулся к джипу и вызвал Воху Васильева.

– Оружие брать? – спросил быстро соображавший лейтенант, всегда готовый поучаствовать в авантюре.

– Только холодняк.

– Понял. Будем через сорок минут.

Выключив телефон и отойдя от машины, Александр снова почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд и на сей раз понял, что за ним следят как раз из того самого жилого пятиэтажного дома, из окна которого стрелял снайпер. Скрипнул зубами: не зря тебя здесь посадили, глазастик, что-то спрятать хотят твои хозяева. Что ж, посиди, пока приедут мои орлы, мы тебя выковырнем из щели…

Во дворе Погорелова не оказалось.

Подполковник озадаченно осмотрел гаражи, машины, одноэтажное здание котельной с высокой металлической трубой, лесок за забором, выругался про себя и вошел в подъезд, который предположительно вел в квартиру с засадой, расстрелявшей Морозова. Где-то наверху стукнула дверь, послышались мужские и женские голоса, музыка, потом все стихло. Чувствуя нарастающую тревогу и раздражение, Александр бесшумно поднялся на второй этаж, затем на третий, остановился на лестничной площадке, разглядывая четыре двери, выходящие на площадку; дом был старый и лифта не имел. Погорелова не было и здесь.

Постояв с минуту в непонятном для себя напряжении, прикидывая, не заглянуть ли в квартиру справа, где, по расчетам, мог находиться ночной снайпер, Зубко все же решил спуститься во двор, поискать Сергея там и подождать группу, но его опередили. Дверь крайней левой квартиры, обитая ядовито-зеленым дерматином, вдруг резко распахнулась, и на площадку выскочили двое парней в спортивных костюмах, вооруженные пистолетами.

Это была засада, явно рассчитанная на прибытие самодеятельных следователей вроде подполковника ФСБ и его друга, и она была уверена в полном своем превосходстве, действуя открыто, прямолинейно и нагло. И все же, если бы с Зубко был его «Витязь», шансов у засадников было не очень много, несмотря на внезапность нападения, однако он шел один, и хотя встретил парней как надо, предупрежденный интуицией, справиться со всеми бойцами неведомого спецназа не мог.

Отреагировал на появление противника он мгновенно: нанес удар парню слева, сбивая его с ног, перехватил руку с пистолетом второго, подставляя плечо под его подбородок. Парень лязгнул зубами, обмяк, Александр вырвал у него пистолет, собираясь стрелять в любого, кто появится из-за распахнутой двери, и услышал сзади вздох открываемой двери еще одной квартиры. Оглянулся со смертной тоской, понимая, что не успевает, увидел фигуру во всем черном с пистолетом в руке, разглядел даже пистолет – с толстым дулом, но без дыры пулевого канала, – и в тот же миг удар по голове, точнее, удар, нанесенный как бы изнутри головы, погасил его сознание, как порыв ветра – пламя свечи…

– Тащите его в квартиру, – сказал человек с пистолетом, поглядев на часы. – У нас всего полчаса до прибытия группы. За это время они должны очухаться и выглядеть как огурчики.

Спортсмен, которого оглушил Саша, пришел в себя, с трудом поднялся, взял Зубко за ноги. Его напарник, у которого болела челюсть, подхватил Александра под мышки, и они внесли потерявшего сознание подполковника в квартиру. Дверь закрылась.

Егор проснулся с первым лучом солнца и некоторое время лежал, не двигаясь, рассматривал лицо Елизаветы с полуоткрытыми губами и ни о чем не думал, просто любовался им, проникаясь безмятежной доверчивостью и детской естественностью этой женщины, проявлявшейся во время сна. И тотчас же она открыла глаза, чутко реагируя на его взгляд и чувства. Улыбнулась, также продолжая лежать неподвижно, и тогда он потянулся губами к ее набухшему соску на груди, беззастенчиво выглядывающей из-под сползшей простыни. И она потянулась к нему – руками, губами, всем телом, и не было сил сдерживать желание, и мир вокруг исчез, растворился в оглушительном гуле крови и грохоте сердец, и миг неистового безумства и блаженства плоти соединил не только их тела, но и души восторгом растворения друг в друге и во Вселенной… и длился этот миг необыкновенно долго… хотя не мог длиться вечно.

Потом они купались во дворе в огромной лохани, которую Крутов приспособил в качестве бассейна, и обливались из шланга: Егор насчет скважины договорился с местными буровиками земслужбы, и теперь с водой проблем не было.

Вообще устраивался на новом месте Крутов основательно, решив навсегда порвать с военным прошлым, переменить профессию и начать новую жизнь. В маленький городок Ветлуга, к родственникам Елизаветы, он переехал сразу после разборок с ликвидаторами Российского легиона в Жуковских лесах. Здесь, в Нижегородской губернии – Ветлуга располагалась в двухстах с лишним километрах от Нижнего Новогорода, – тоже были леса, болота и реки, а жизнь небольшого городка русской глубинки ничем не отличалась от жизни той же Жуковки, жизни патриархально-размеренной, неторопливой и простой, несмотря на угрожающее наступление цивилизации.

Этот деревянный одноэтажный дом на улице Герцена достался Елизавете практически по наследству. До прибытия четы Крутовых (о том, что они еще не женаты, а Лиза даже не разведена с мужем, мэром Брянска Георгием Мокшиным, говорить они, естественно, никому не стали) дом стоял пустой, и троюродный дядька Елизаветы Парамон Арсеньевич навещал его раз в неделю, чтобы покопаться в огороде да протереть пыль с мебели. Когда встал вопрос – где жить молодым, дядьки и тетки Лизы в один голос заявили: да живите в дворянской хате… – так они называли дом, потому что построен он был еще в первой половине девятнадцатого века и вполне мог считаться памятником архитектуры федерального значения. О доме этом стоит поговорить особо.

По рассказам Парамона Арсеньевича и его супруги Устины Карповны, которым перевалило за семьдесят, дом принадлежал еще Савве Макарьеву, средней руки купцу, торговавшему лесом и пушниной. В маленькой Ветлуге таких строений наберется сотни две, но лишь два десятка из них считаются памятниками архитектуры девятнадцатого столетия. Остальные потихоньку сносятся или сжигаются, а на их месте строятся особняки «новых русских» или коммерческие центры. Дом номер семь по улице Герцена избежал этой участи, хотя к Парамону Арсеньевичу уже приходили просители с предложением продать участок. Дед отказал. А потом приехали Крутовы, которые принялись его обживать, подновлять, реставрировать и ремонтировать. Каково же было удивление Егора, когда он, сдирая слой за слоем старые обои, обнаружил под ними штукатурку, разрисованную отнюдь не ветлужскими пейзажами: крепость на берегу моря, парусный корабль, дом с крутой двускатной крышей, женщины в нерусских – ближе к греческим – одеждах, канал с баржей, летящий на крыльях бородатый мужик… Ахнула и Елизавета, когда обалдевший Крутов позвал ее в дом.