Алексей Ивакин - Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

– У всех по-разному, товарищ майор, – ответил комроты-два Заяц. На зайца, вообще-то, он похож не был, скорее на волка – поджарый, мускулистый с хищным блеском в глазах. – У всех по-разному. У кого-то боевое, у кого-то трусливое, кто-то равнодушен к своей судьбе…

– А чаще всего?

– Воюют все нормально, если вы об этом, товарищ майор. Самострелов у нас не бывает. За самострел в штрафбате один приговор – расстрел.

– Особист суровый?

– Обычный, – пожал плечами Лаптев. – Закон такой. Все тут кровью искупают, а самострельщика что, в тыл везти? Нет уж, пусть тут и лежит. Вот был у нас случай – немец бомбежку устроил, так три умельца под шумок друг другу задницы и прострелили. Да не просто, а через буханку.

– Через буханку-то зачем? – не понял Крупенников.

– А чтоб нагар пороховой вокруг раны не отпечатался. Так быстро всех троих раскусили. У одного пуля в кость попала и отрикошетила в живот. В санбате ее, конечно, достали, но он все одно помер. А тут еще двое с похожими ранениями. Ну, и раскололи паразитов. Сознались голубчики у особиста как миленькие.

– Шлепнули?

– За милую душу. И закопали тут же.

– А домой что сообщили?

– А вот это уже, товарищ майор, от вас зависит. Батя всегда писал в похоронках, что, мол, пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Семьям не надо знать, что их отец шкурой оказался, они-то в этом не виноваты…

– А у нас в роте был случай, – вступил в разговор врио командира 3-й роты лейтенант Свинцов. – Во время боя один переменник себе на ноге ножом несколько разрезов сделал и под кожу осколки засунул.

– А говорите самострелов мало, – ухмыльнулся Крупенников.

– Так больше и не было, товарищ майор!

– Ну-ну… – скептически покривился комбат. – Давайте личный состав на построение. Будем знакомиться.

Майор вышел под жаркое солнце августа сорок четвертого, когда штрафной батальон уже выстроился в четыре шеренги буквой «П». Он неторопливо шел вдоль строя, рассматривая лица бывших офицеров, а ныне штрафников, и пытался понять, заглядывая в их глаза, – что движет ими? Страх? Жажда свободы? Раскаяние? Отчаяние? По своему двухлетнему военному опыту – а два года войны, как известно, стоят двух десятков лет мирного времени – он знал, что, лишь поняв этих людей, он сможет командовать ими, сможет послать их в бой не веря, но зная, что они выполнят приказ с честью. А чтобы понять их, бессмысленно листать личные дела, изучать характеристики командиров или прислушиваться к мнению замполита. Нужно в первую очередь увидеть глаза своих бойцов.

А глаза были…

Да обычные, в общем-то, глаза. Как у всех. У кого-то любопытные – «ну-ка, кого нам вместо Бати прислали?», у кого-то настороженные – «чего ждать от этого щегла в новеньких майорских погонах», у кого-то ехидные – «сегодня ты комбат, а завтра ты на моем месте», у кого-то равнодушные – «и не таких видали».

Обойдя строй, Крупенников вышел на средину плаца. Широко расставил ноги. Поправил по привычке ремень. Заложил руки за спину.

– Товарищи!

По строю побежал шепоток и смешки.

Капитан Лаптев, стоявший за правым плечом, тихо поправил комбата:

– Граждане переменники, товарищ майор…

Тот едва кивнул в ответ:

– Граждане… Солдаты! Да, я не оговорился! Раз воюете, значит, солдаты Красной Армии. Для меня, майора Крупенникова, вашего нового командира, не имеют никакого значения ваши судьбы. Мне не важно, кем вы были и почему попали сюда. Мне важно, как вы воюете сегодня. Сейчас! Чем лучше мы с вами воюем, тем быстрее вы вернете свою честь, и тем быстрее мы с вами вернемся домой. Тем быстрее закончим войну. Я видел многое. Начинал войну под Сталинградом. Верю, что ни я вас не подведу, ни вы меня. А теперь, батальон… Слушай мой первый приказ. После обеда приступить к занятиям по тактической и огневой подготовке согласно плану. Командирам рот и взводов доложить о результатах к девятнадцати ноль-ноль. Батальоооон… Смирно! Поротно… В расположения… Шагом… Арш!

Сдерживая ехидную улыбку, Крупенников сделал шаг назад, наблюдая, как переменники растерянно замялись на месте. Лишь один взвод стройно повернул направо и зашагал в нужном направлении.

– Чьи? – поинтересовался он у Лаптева.

– Свинцова бывшие. Теперь он временно на роте, взводом переменник командует. Бывший подполковник Звягин. Товарищ майор, а ведь у нас никакого плана подготовки нет. Третий день как из боя вышли. Люди отдыхали, да и у нас дел по горло было.

– Капитан, – повернулся к Лаптеву комбат. – Сейчас у нас десять пятнадцать, так?

– Так, – согласился начштаба.

– У вас два часа сорок пять минут на составление плана. А за это время, как известно, можно до КВЖД сбегать. Да… И включите в план строевую.

– Так точно, товарищ майор!

Крупенников опять поправил ремень, снял фуражку и посмотрел на солнце, утерев платком пот со лба.

«Вот лейтенанты и решили, что я зверствовать начал, – мелькнула мысль. – Когда-то и я так думал…»

Курсанты наматывали восьмой круг, яростно долбая сбитыми каблуками плац. Саратовская пыль забивала глотки так, что все строевые песни они орали на одной ноте – что тебе «Катюша», что «Три танкиста», все едино. Едкий пот заливал глаза, но однорукий старлей был неумолим. То носочек плохо курсанты тянут, то с ноги кто-то сбился, то слов у песни не слышно.

Лишь после третьего обморока строевик остановил занятие, и курсанты немедленно попрятались в чахлой тени акаций.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! – откашлялся, наконец, Виталик Крупенников.

– Обращайтесь, Крупенников.

Старлей так и стоял на солнцепеке, не заходя в тень, лишь лениво похлопывал палочкой по сапогу, не обращая на жару никакого внимания.

– Товарищ старший лейтенант, зачем нам вся эта шагистика? Мы же на фронт скоро поедем, а не на парад!

Строевик присел, разглядывая покрытое грязными разводами лицо курсанта:

– А ты как сам думаешь?

– Не знаю…

– А кто такой боец Красной Армии знаешь?

– Ну… Это политически грамотный, образованный, подготовленный тактически и…