Алексей Ефимов - Сновидец

Здесь, в толще скалы, Вайми было уютно, как в материнской утробе. Несмотря на юность, он уже знал, сколь редка такая, подлинная безопасность — с двенадцати лет он, вместе с другими мальчишками, охранял селение, и его ставили на самые дальние, опасные посты — не за то, правда, что он лучший. С недавних пор он повадился подсматривать за купавшимися девчонками, а за таким делом легко проморгать неожиданную опасность. Но его долгом было охранять беззащитных и юноша вдруг усмехнулся — даже увлечённый красотой, он замечал всё, что нужно. Его мёртвые друзья уже знали, как велика порой бывает цена беспечности…

Грациозно покачивая бёдрами, Лина вернулась на песчаную россыпь у стены. Они на минуту замерли, глядя друг на друга. Вайми словно плыл куда-то в странном томлении, в предвкушении того, что можно испытать только раз в жизни — первой любви.

— Ты красивый, — тихо сказала Лина. — Очень.

Вайми чуть смущённо опустил глаза, плавая в цепенящем ознобе. Он немного стеснялся себя, потому что девчонки племени не давали ему прохода именно из-за красоты. Мама говорила, что он лучший из мальчиков, но юноши постарше нещадно гоняли его, опасаясь за своих девчонок. Хотя он вовсе не хотел кого-то отбивать — та, что ему нравилась, была здесь.

— Иди сюда.

Вайми подчинился, с необычайной остротой чувствуя, как скрытый в песке мелкий гравий покалывает подошвы. Лина легко, дразняще, толкнула его нагой грудью. Он вздрогнул, словно проснувшись, осторожно накрыл ладонями изгибы её талии, зарылся лицом в волосы, горько пахнущие безвременником. Вайми знал, что его отвар дарил сон — столь глубокий, что его едва можно отличить от смерти. Однажды он попробовал его — в детстве, нажравшись неспелых ягод, он заработал такую дикую боль в животе, что был готов перерезать себе горло. Безвременник избавил его от мучений, но ощущение небытия, полнейшего безмыслия стало слишком тяжелым испытанием для семилетнего мальчишки. Ещё долго в нём жила пугающая мысль, что он вышел из этой пустоты и в неё же вернется. И ещё более пугающая — что на самом деле его вообще нет, что он — лишь часть чего-то, невыразимо громадного…

— Сейчас ты пройдешь по тропе любви, — сказала Лина. — Достигнув высшего её взлёта, ты на мгновение окажешься за пределами не только жизни, но и смерти, в безвременье, где всё уже случилось и всё ещё предстоит. Увидишь мир таким, какой он есть. И себя — в нём… если сумеешь. Я поведу тебя… — она выскользнула из его рук, и, насмешливо посматривая на юношу, сняла украшения. — А теперь отвернись…

Вайми неохотно подчинился. Скосив глаза из-под падающих на них волос, он всё же заметил, как Лина сбросила парео… а потом, как-то вдруг, оказалась за его спиной, и стала стаскивать парео с него. Полубессознательный Вайми не мог понять, что чувствует. Он одновременно дрожал, как от холода, и мучился от непонятного жара, разгоравшегося в груди. Ему было очень страшно, но сопротивляться он не мог: Глаза Неба всегда познавали чувственную любовь в пятнадцать лет. Если это внезапное, подобное взрыву пробуждение чувств совершалось чуть раньше естественного срока, то они единственный раз достигали невероятной силы… но не сразу.

Нагие, они взошли на ласковый, пушистый, тёплый мех. Сейчас Вайми был смущен, дерзок и испуган. Его чувства разгорались так же незаметно, как растущая заря наливалась алым золотом, и Лина обгоняла его. Её синие глаза потемнели, став почти чёрными. Юноша целовал их, не в силах оторвать губ от щекочущих их пушистых ресниц. Холодный утренний ветер усиливался, но пару объял всепоглощающий взрыв страсти — поначалу стеснительные, они боролись, царапались и кусались, доводя друг друга до сладкого безумия. Вайми уже было мало физической любви: он хотел испытать нечто большее — хотел и боялся этого. В какой-то миг он перестал себя сознавать. Был только свет — белый, мгновенный, беззвучный, бесконечно яркий взрыв. И вдруг он очень резко ощутил всё, что окружает его — не только здесь, но и дальше, бесконечно дальше… увидел огромные города, где жили вовсе не люди, увидел бесконечные лабиринты из песчаных полузатопленных ущелий и неправдоподобно острых скал, увидел исполинские — в четверть горизонта — луны, нет, целые миры… Он увидел сразу миллионы слоев Реальности, уходящих куда-то в бесконечность — и его мир рассыпался, словно разбитый калейдоскоп.

Затем его ресницы опустились, прикрыв громадные глаза, смотревшие мимо этого мира. Какое-то время его нигде не было. Потом он очнулся, жадно хватая ртом воздух. Его бока ходили ходуном, голова кружилась, в ней метались остатки ослепительно яркой яви, так непохожей на этот вернувшийся сон. Сил и желания в нем не осталось и следа. Он лежал, как валун, не умея и не желая шевелится, и Лина целовала его, беспомощного, везде, пока он не сжался, весь в жарком мареве счастливого стыда. Девушка тихо рассмеялась и вдруг легко, одним движением вскочила, разглядывая что-то. Рыжие лучи взошедшего солнца скользили по её коже, напряженное тело вытянулось струной. Вайми бездумно любовался ей, пока она не повернулась и не села совсем рядом с ним.

— Ты в порядке? — спросила она.

Вайми кивнул. Он до сих пор не мог опомниться — что, впрочем, не удивляло его. Этот неистовый взрыв ощущений буквально разнес Реальность на куски — и он не мог забыть забыть такого впечатления.

— А… что ты видел?

— Сложно объяснить, — он помолчал, не зная, как выразить свои чувства. — Это… получилось.

— Я знаю, — тихо сказала Лина. — Расскажи мне.

Он удивленно смотрел на неё, но его подруга, знакомая с самых первых лет, уже не была такой, как раньше. В ней появилось что-то новое — она стала его любимой, знакомой до самой глубины. Внезапно он понял, что Лина видит его таким же, — и, поняв, дико смутился. В нём было много такого, что он не мог открыть ей, но раньше Вайми не стыдился плохих мыслей и пробудившийся стыд был настоящим чудом. Ему вдруг захотелось стать лучше, чем он есть — ради неё и ради себя тоже. Недавно он злился на неё, потому что она не дала овладеть собой сразу. Но она оказалась права… как всегда, почему-то.

— Я не знаю нужных слов, но я постараюсь, — начал он. — Когда я… всё просто оборвалось, исчезло… был только свет… белый, очень яркий. Себя я почти перестал ощущать. Мой ум был, а этого, — он приподнял руку, — не было. А потом свет вдруг погас… я оказался в пустоте, бесконечно просторной, пронизанной множеством звёзд. Это было не небо, нет! Звёзды… были везде и я видел всю бездну, в которую они уходили… как листья — мы видим, какие из них ближе, какие дальше, хотя их очень много… — Вайми помотал головой, отчаявшись описать увиденное. — Во мне нет таких слов… Вокруг этих звезд плавали миры, бесчисленное множество — то крохотные, как камни, то громадные, как… как наш мир и даже гораздо больше. И там были Другие — не такие, как мы. Много. Разные. Я не успел их понять — словно провалился вниз… сюда. Но там… — он опустил голову и смущённо замолчал, не умея передать вещи, совершенно незнакомые ему. Он впервые увидел подлинный мир — и уже понимал, что эту жажду невозможно насытить. Он был готов пожертвовать ради знания всем — и боялся самого себя, как оказалось, ненасытного в жажде новых впечатлений. Он не знал, почему, но они в один миг стали для него абсолютно, жизненно необходимыми. Ему до безумия хотелось увидеть все мироздания — без остатка. И ради этого он был готов на всё.