Шимун Врочек - Питер

Он загривком почувствовал, как повернулся в его сторону пулемет, закрепленный на тяжелом, сваренном из труб, станке; как металлически лязгнул затвор, вставая на боевой взвод.

Луч уничтожал. Иван прикрыл глаза и повернулся к прожектору спиной, но безжалостный свет, казалось, пронизывал тело насквозь. Сквозь одежду, кожу, мышечные волокна, кровяные тельца и кости добирался до глаз. Под веками пылало и горело.

— Зараз стрельну! — крикнули от пулемета. Голос надорванный, почти на истерике. Такой «сейчас сорвусь» голос. Опять Ефиминюк дежурит, понял Иван. Блин.

— Отставить! — Иван перешел на спокойный командирский тон. — Пароль! Слышите? Пароль: свадьба!

Пауза.

За это мгновение Иван, покрывшийся холодным потом, десять раз успел решить, что Ефиминюк его все-таки пристрелит. «Самое время. Везет мне, как… Просил же, — подумал Иван в сердцах, — не ставить психов в дозоры». «Людей не хватает, Иван, сам понимаешь… — так, кажется, говорил Постышев? — Некем дыры затыкать». «Угу. Если меня этот идиот накроет очередью, людей у нас будет хватать капитально. Все дыры закроем — моими окровавленными ошметками. Пулемет НСВ 12.7 миллиметров, такие на армейских блокпостах стояли. Оттуда в общем-то и сняли его. Пуля со стальным сердечником любую кость перешибает за милую душу».

— Пароль: свадьба! — крикнул Иван еще раз, уже не надеясь, что его услышат.

Молчание.

— А хто идет? — спросили оттуда наконец.

— Жених идет! — ответил Иван.

Еще заминка. Потом негромкое «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.

— Иван, ты, чи шо?

Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:

— Я.

— Тю! — сказали с блокпоста.

Вот тебе и тю.

— Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!

Вымазанный в желтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.

— Кто старший дозора? Почему один?

— Та это… — сказал Ефиминюк. — Я это…

— Кто старший? — повысил голос Иван.

Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.

— Сазонов старший, — признался, наконец. — Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Та я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был… Тильки его позвалы на полминуты.

Так. Сазонов, значит.

— Кто позвал?! — резко спросил Иван.

— Та я що, крайний? Не знаю.

— Распоясались, — сказал Иван. — Ничего, я с вами разберусь.

Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошел к свету.

Василеостровская — станция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух: одна вела на левый путь, другая — на правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находилась дальше в сторону Приморской, но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» и всякая дрянь лезла из туннеля, только успевай нажимать на спуск.

«Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Сазонов — ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин».

Это называется Феномен Бо — на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. От такого не застрахуешься.

Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называли станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского, была станцией аскетичной и суровой, готовой выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.

Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывались — во избежание. Еще на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь все еще работали. Стоило это будь здоров. «Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.

А куда деваться?

Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.

Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он ни посмотрел, всюду скакали цветные пятна.

На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, в это время выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитанные от аккумуляторов — китайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проемами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.

Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни, — и красные, синие, желтые мелкие лампочки.

Иван прошел по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, ее Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клеток — мясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.

В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.

Иван шел мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.

Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этого — Иван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам… Желтые цифры переключились на четыре двадцать три. Еще три часа.

Долго он провозился. Иван шагал, и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь серого гранитного пола. Он поднимал голову и просыпался.

Спать.

Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.

— Где ты был? — Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.

— Хороший вопрос. А что, не видно? — поинтересовался Иван, расстегивая «аладдин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без нее в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно, если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.

— Еще бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.

Иван закончил с «аладдином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Все.